Пожар Латинского проспекта

Хозяин (хотя, наверное, всё-таки хозяйка) цепочки не объявился даже по истечении лет. И цепочка так и лежала — золотом на голубом фоне безоблачного неба, белоснежного уголка судовой надстройки и моей счастливой и глупой — в святой своей вере в доброе завтра, в счастливый завтрашний день — физиономии.

Вот и пришёл тот день, что надо цепочку извлечь. Чтобы, не очень в чём-то сомневаясь, отдать Тане — пускай уже носит.

— Знаешь, — перебирая цепочку между пальцев, молвила она, — ты отдай её тому, кому она действительно будет нужна.

А мне — зачем? Мне и своего золота достаточно… Вон: Сёма, одевайся уже, сто раз сказала!.. И ты — ты ведь цены себе не знаешь!

Ура, ура! Гласное добро на тайный вынос драгоценности в ломбард было получено! Сколько-то цепочка да будет стоить — точной цены я даже предположить не мог, потому что и не задумывался никогда: не моя ведь. А уж себе-то, золотосамоварному, знаю я, Танечка, цену базарного дня!

— Тысяча семьсот пятьдесят три рубля, — в итоге кивнула милая девушка через пуленепробиваемое стекло в ломбарде ювелирного магазина, что находился точно напротив здания с танцевальной нашей студией наверху — по другую сторону про-

спекта.

— Так много?

— А что вы удивляетесь — работа резная, состояние идеальное: выставь мы её на продажу — купят быстро. Но в течение месяца вы можете её ещё забрать. Тридцать один рубль в день у нас комиссия.

Да, а зачем бы я тогда сдавал?.

Бережно упрятав в карман с неба свалившиеся деньги, я поспешил в поте лица своего добывать хлеб насущный. Не почитая дня субботнего — Бог, быть может, простит!

* * *

Мириада блёсток отчётливо пробивалась мне сквозь морозную пелену утра, искря, преломляясь, радостно светя всеми переливами и оттенками. Хотелось жить, дышать полной грудью, а значит, привносить свет в этот мир, дарить его людям тепло.

Гаврила был горячим мужем,

Когда Любовь он вспоминал!

И дня счастливого, без стужи,

В душе и на сердце желал!

Я послал Ей это sms — толику, быть может, света в мир добавив. Из автобуса: людям поспешал тепло поскорее дать!

Но сплошь и рядом на пути к благой цели кто-то да встанет… Худощавая, живенькая пассажирка предпенсионного возраста, всё потягивающая носом по сторонам, наконец «обозначилась на кипеж» в мою сторону. Серьёзный…

— Это от кого так куревом пахнет?! Не от вас, случайно, мужчина?.. Ну как же так можно — в общественном транспорте ведь едете!

— Да я вообще не курю! — обомлел я от неслыханной такой наглости. — Как же от меня тогда может куревом пахнуть? Сами-то вы, случаем, не курнувши чего-нибудь?

Привнёс, называется, в сей мир добра и света! И сограждан, что в согласии то ли мне, то ли ей, через одного покивали, тепла на душу пролил: чужая склока кому-то сердце тешит. Сполз, конечно, на всякий случай на пустующую площадку в середине автобуса. Но на следующей остановке не вышел — с какой стати? Тем более, скоро уже и к развязке у торговых центров и многоэтажек подкатили: народ гурьбой повалил на воздух — морозный и свежий.

Это было уже воскресенье, и сегодня предполагалось подвести трубу под самую крышу. Чтобы на следующий день махом её пройти. Конечно, она выходила у нас точно на балку стропила — иначе ведь и быть не могло!

Труба выходила

Как раз на стропило,

Иначе, Гаврила,

Могло ли и быть?

Как Станислав Витальевич в университете учил: «Текста мало, смысла — много». Всё ведь про Гаврилу — то ли непутёвого, то ли невезучего — сказано! Почти…

Но так уже было,

Ведь в опыте — сила!

И быстро Гаврила

Всё смог разрешить.

Не спасовал Гаврила перед таким препятствием, не сплоховал — подключил «соображаловку», припомнил прошлые подобные моменты — да и принял единственно правильное решение: обходить балку «мавзолеем», смещая каждый ряд трубы

на четверть кирпича. И армировать, само собой, каждый ряд в стену гибкими железными штырями, что так кстати нашлись у Равиля — фундаменты, всё-таки, он заливал!

Штыри входили в газоблоки с молотка, как нож в масло.

— Сталь мягкая, сыромятная, как старики говорили, Значит, в меру спружинит под весом трубы, не треснет, не обломится, — рассуждал я вслух себе и Равилю.

— Да я потом ещё стальным уголком с балками скреплю…

Дело говорил!

— Слушай, и ещё одно дело! Денег мы тебе за это заплатим — тысячу ещё, только ты трубу повыше поднимешь, и в неё метровую оцинкованную всунешь — я завтра в строительном куплю.

И хоть по скользкой зимней крыше из андулина карабкаться лишнего ой как «не климатило», я согласно кивнул.

— Максимовна! Вот ещё что: как печка наша протопится и осядет — это порядка двух недель, я вам её оштукатурю! Это уже бесплатно будет.

В порыве честности, так сказать: а кто им ещё грамотную печную штукатурку сделает? Тоже ведь дело — «не хухры-мухры»!

И последнее: «Крыше — выше»…

Гаврила —

                на крыше:

труба та —

                повыше,

Чтоб

            пожирнее

                затянулся дым!

А у кого там —

                ниже?

да и дым —

                пожиже?

Не повезло, знать,

                с мастером

                таким!

Вот это халтура футуристская — шесть, по сути, строчек, а на полстраницы растянуть! (Это не к Вам, товарищ Маяковский, в порядке пролетарской критики — Вас я дюже уважаю! — к Гавриле!).

* * *

Хваста!