Пожар Латинского проспекта

Да мы тоже для себя! Но если есть желание — чего не посмотреть, почему не поучавствовать в самом что ни на есть бальном турнире — открытом?! С настоящими соперниками, судьями, и даже зрителями! Это с нашей-то хореографией основных,

только, шагов, да ещё пары- тройки танцевальных элементов: почти что отвага! С дерзостью, конечно, похвальной пополам.

Как бы то ни было…

— Но на вечеринку мы всё равно пойдём, — безоговорочно, как о давно решённом, кивнула мне в танце Люба.

— Хорошо!.. А там, глядишь, и ждёт тебя романтическое знакомство, — скрывал я печаль за улыбкой: зануда!

— Какое ещё знакомство? — строго хмурила брови у переносицы Люба. — Мы вдвоём идём!

— Раз- два- три!.. Раз- два- три!..

Она смотрела мне прямо в глаза… И в карих зрачках плавилось солнце, искря мириадой блёсток. А ресницы распахнутых глаз были его лучиками.

* * *

Сегодня я провожал её до магазина «Европа», где Люба условилась встретиться после занятий с Сергунчиком: чего-то малому прикупить там было надо.

— Четырнадцать лет же нам в этом году! — с гордостью поведала она.

— Слушай, так, может, мне уже и отцепиться с провожатых — чтоб тебя не дискредитировать?

Какое «вумное» слово Гаврила знал!

— Брось, ты чего? Идём, даже не думай!

«Европа» была на полпути к «Бомбе» — и в том же направлении, и на таком же, примерно, удалении от остановки — в другую сторону. Так что Гаврилу на проводы не «обжали», расстояние до разлуки не уменьшили.

— Татьяна тебя так хвалит: «Прогрессирует от занятия к занятию!»

— Татьяна? — не подумавши, удивился я. — Так ведь она меня в деле ни разу не видала.

— Эта Татьяна — со студии!

— А-а… Ну так — за партнёршей своей, всей такой замечательной, тянусь!

Подхалим!

— Нет, — серьёзно возразила Люба, — это всё твоя работоспособность!

А вот и «Европа», и Серёжка выходит навстречу из стеклянных дверей, тревожно, кажется, расширив глаза и на вечернюю улицу, и на нас, из полутьмы приближающихся. И я на равных пожимаю руку ему и вслед протягиваю Любаше — чтоб попрощаться скорым и демократичным рукопожатием (даром что по этикету руку первой

должна протягивать она — не время сейчас церемониться!). Но её хрупкая, облачённая в изящную чёрную перчатку кисть уверенно и настойчиво притягивает меня за руку, и алые тёплые губы смело ложатся точно на мои, как на сердце слова:

— Пока, Лёшечка! Только вторника нам и дождаться!

* * *

Калейдоскопом лиц летела,

Дробя все сны своею силой.

А как иначе бы хотел я?

Она же в жизнь мою входила!

Любовь…

Не потревожив нажитые раны,

Не потеснив семью и мир вокруг —

Так входит только долгожданный,

Годами выстраданный друг.

Ты самому себе-то веришь?

* * *

Однажды Татьяна мне попеняла: «Друзей у тебя нет…»

И Слава как-то пустился в рассуждения вокруг да около: «Друзья приобретаются где-то в экстремальные моменты жизни: в горячих точках, или вот… Все мои друзья — настоящие! — оттуда.»

Но я там, по счастью, не был, и даже не собирался, хотя от тюрьмы и от сумы, как известно, на Руси не зарекаются. Одно — одна, точнее, — на моём боку уже почти болталась, да и три с лишним года ушаковской каторги в каком-то смысле «в зачёт» другого вполне могли пойти. Раджив Ганди сказал однажды: «Никто не может стать полноценным человеком, не отбыв какой-то срок в тюрьме». Я тогда эту цитату в блокнотик себе нацарапал, когда вовсю ещё тянул свой срок на Ушакова. На эмоциях и со Славой мудростью поделился, а тот лишь с сомнением покачал головой:

— Ну, уж не знаю…

Что-то, всё-таки, мешало нам назвать друг друга другом по-настоящему…

Но Седой с Аллой? А Серёга «Дружок» из стародавнего рейса?.. А Витя Шишмаров?.. А Женёк Мазнавиев — ты его, Таня, не знаешь даже! — не настоящие друзья? Да, редко мы видимся — в год, бывает, считанные разы, так ведь дела шкурные свои у каждого, семьи, дети! А по чести, ты, Таня, мой самый лучший друг — по жизни!

Без подхалимажа — по-честному.

* * *

А утром я принялся за работу. Без раскачки. Без остановки. Без разговоров: сейчас от меня требовалось сладить дело, подключив для этого не только всё своё печное умение, но и бесценный опыт работы в таких экстремальных условиях. Вкупе с нормальной мужской волей.

Эх, где наша не пропадала!

А не пропала даже на Ушакова.

Лихо затеялась чумовая круговерть. Сын Максимовны — Равиль, высокий, широкоплечий, постарше меня лет на пять- семь, беспрестанно грел воду в баке и ведре и глину в тазу на всех четырёх конфорках газовой плиты, к концу дня «угвазданной» нами до безобразия. Наносив кирпичей с улицы («пусть отогреваются»), я окунал каждый в ведро с тёплой и тут же лепил в кладку.

Кирпичи были бэушные, попадались и разновеликие, и кривые, поэтому прибивать их

сквозь тончайший слой глиняно-песчаного раствора приходилось вплотную.

«Раствор для печки должен литься из кружки! Чтобы усадка печки меньше была» — всё по дедовской науке!