Пожар Латинского проспекта

— Но я же потом пришёл — и подпорные стенки обложил, и пруд — лужу такую! — внутри камнем устлал. Да — было дело!.. Хорошие люди!.. А в Мамоново-то — у меня там нормально всё!

Чуть только подзавис — они же надумали теперь облицовку не кирпичом, под расшивку — как тогда хотели, а плиткой такой, бетонной — под «кабанчик», но такой хламовой! А это, сами знаете, на порядок больше работы получится: сначала вчерне кладку выложи, а потом плиткой этой облагородь.

— Так это и стоить другие деньги должно! — резонно заметил Джон.

— Ну, вы знаете, как это у меня передоговориться получается!..

— Нам позвонить?

— Да ну его! — махнул рукой я. — Закончу уж через несколько дней, да к вам подтянусь. А то замучился я уже оттуда на танцы ездить!

— Да, как у тебя с партнёршей- то? — Живой интерес проснулся в глазах Славы.

— На турнир мы идём! Областной.

— Когда? Где?

— Двадцать седьмого, в ДКМ.

— Блин, а я приду, посмотрю — точно!

— Приходи!

А то я Славу не знал! Во-первых, забудет, во;вторых, поленится, в;третьих, смутится — комплексы!

Не на ангельских крыльях Её хранителя, для которых были всё же жидки мои плечи, а семеня по грязной наледи городских улиц, поскользил я домой.

Чего присел Гаврила на измену?

Любаше вслед он увидал:

Серёга Грозный, благоверный

Там за углом — стеклянным! — поджидал…

В Милан она собралась!

Костика-то — «мента» ушаковского — мы всем кагалом в Италию раз отправляли — прошлым летом. Снарядили его туда от салона венецианских штукатурок, в который тогда они с Олежкой настырно пролазили. За сертификатом посланец наш отбыл — чтоб под нос будущим заказчикам авторитетно совать. Мол, пройдены курсы обучения и стажировка у самых что ни на есть венецианских мастеров Аппенинского полуострова (трёхдневные — но это особо не афишировать)!

— Я, если что, буду твердить, по-русски только: «Дайте мне поесть!» и: «Отправьте меня в Россию!»

Кореш Олежка оставался дома: загранпаспорт, как говорил, не успевали сделать (за прошлое своё, героическое, вполне мог он и невыездным оказаться).

Через пять дней, хоть и совсем мы «по нём» не скучали, дождались Костика: «Бон джорно, сеньор!»

— Ну, рассказывай!.. Фотографий нащёлкал?

— Да я не брал фотоаппарат…

— Мама мия! А открыток хоть привёз?

— Не покупал.

— Тоже не феличита… Ну, а что тебе больше всего запомнилось-то, расскажи!

— Пицца. Тесто пышное и мягкое такое!

Про особенности фигуры, пышность форм и тайну взгляда итальянок мы уж и спрашивать, себя понапрасну не расстраивая, не стали: рождённый брюхо набивать прекрасное ценить не может!

Зачем, вообще, ездил?.. И ездил ли?

Ничего — с Канар до Италии ближе будет!

* * *

Не в джайве, так в оправдание своей фамилии, скакал я чуть не до самого рассвета — пока наездница из седла не выпала.

— Да упругий такой!

Да нормально всё, Тань. Ты только на танцы меня гони — во весь опор!

В среду паркетно-кирпичное «зеркало» — стенка топки задняя — было таки довершено!

Симпатично, конечно, получилось. Оригинально. Центр «композиции» суживался квадратом, оставляя лишь брешь в четверть кирпича — ни туда, ни сюда…

Но в минусе ищи, Гаврила, плюсы!..

Не мудрствуя лукаво, умелец «выточал» из кирпичной четвертинки то ли цветок о четырёх остроконечных, как наконечник копья лотарингского рыцаря, лепестках, то ли самую настоящую «розу ветров» (а всего-то грани кирпичика углубить — пять

минут шлифовальной машинкой пожужжать!). И получился настоящий масонский знак — не бросающийся в глаза сразу, но отчётливо заметный, если вглядеться внимательно. Тайный — даже для ваятеля самого!

Надо будет, кстати, в подаренной Таней книге глянуть — что сей символ означает?

Невежда! Не чета партнёрше своей!..

В аналитический тот ум всегда Гаврила верил,

Всем сердцем чувствуя — всё правильно она поймёт!

И, Небо восхваля, в души чуть приоткрывшиеся двери

К заветной нише прощелыга прошмыгнёт.

Надо тебе, Гаврила, отдать должное — свою нишу ты находишь всегда и везде: найдёшь, куда сунуться! Дуракам везёт.

И на любовь тоже!..

Она была где-то там, далеко — гораздо дальше, чем была от меня десять лет назад, когда мыкали мы все нужду безропотно. А этот нынешний, чуждый мне мир мог в любой момент закружить, захватить, забрать её. И противостоять ему я был не в силах. Вернее — слишком для того слаб.

Уж так получалось…

Я был абсолютно несостоятелен — не в жизненном (я многое знал и умел), но в социальном аспекте: не депутат, не делец, не хозяин жизни — даже своей: если рыщешь, как волчара, в поисках кем-то брошенной кости.

Разве ей нужен такой? Рыцарь на белом коне не может быть ремесленником!

На такого она и внимания не обратит. Как сказала как-то ранее, и не помню уж по какому поводу, Татьяна: «Нахимова на тебя выше плинтуса даже не посмотрит!»

И сердце оттого щемило смятенно и безнадёжно… Сильнее даже, чем от осознания, что нужно этому камину ещё поднимать «чёрную» кладку, вручную заливать верхнее перекрытие, а потом ещё и плиткой облагораживать — обалдеть, не встать!