Пожар Латинского проспекта

— Классе, наверное, в девятом, что-то таким сильным к ней влечением проникся! Их тогда время было: Андриано Челентано — какие роли, какие песни! — футбольная итальянская сборная — Дино Зофф в воротах и Паоло Росси в нападении (про центровую в моих мечтах Орнелу Мутти — сейчас я Любе промолчал)!.. А ещё песня одна была — помнишь тогда: «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады»? Девушка пела: «Рома-античи!» Романтики… А девушка такая, за которой на край света пойдёшь! Вот я сейчас часто, пытаясь разобраться до самых истоков, думаю: кто меня в жизни с пути сбил? Итальянка, выходит, та! Грация, сеньорина!

Люба прятала улыбку в воротник серого пальто.

— Да — захотелось мир посмотреть! Романтики хапнуть — суровой, мужской, именно матросской. Чтоб вернуться домой — без страха и упрёка! — лет через пять с чемоданом, полным фотографий, грудью, всеми морскими ветрами надутой, и душой, полной впечатлений — чтоб на всю жизнь хватило! А там уж поступить на заочное в институт — обязательно! — и работать спокойно, и жить счастливо. Но через пять лет — это был как раз девяносто второй год… Ехать стало не особо куда — дом оказался уже в другом государстве. Независимом. Вообще непонятно стало, что теперь к чему, зачем, откуда и как? Другим резко метнулись молиться богам, а поговорка: «Не стыдно работать, стыдно — воровать» — совершенно узаконенным порядком стала читаться наоборот, чередуя порой лишь «воровать» с «торговать». А на переправе матрос Жеребцов коней менять не решился: с моря не ушёл. Да и куда: всё производство же встало, и по сей день там же… И учиться было на кого? Неясно… Как впрочем, и сейчас.

За несомой мной «пургой» огни «Бомбы» замерцали вдалеке.Вовсе не путеводной звездой…

Не бежим, Люба, не бежим!

— Чего ты загрустил?

Она ещё спрашивала!

— Ты не грузись. — Уже на площади перед торговым центром Люба, остановившись, повернулась ко мне. — Ты думаешь, я ни о чём не размышляю, не анализирую? Ты — мой ангел-хранитель…

Определила! Нашла, всё-таки, себе выход, а дураку должность — вакантную.

— И не кисни — всё хорошо, лучше и не надо!

Она поцеловала меня в краешек губ и, развернувшись, стремительно направилась к входу. Я ещё смотрел ей вслед, когда вдруг из-за угла примостившейся у входа «Шоколадницы» отделилась рослая фигура шагнувшего ей навстречу Сергея.

А угол-то был стеклянный!

Вот это пряники!

Видел он момент расставания или нет? Во всяком случае, Любаша, поцеловав скоренько и его, взяла мужа под руку и моментально увлекла внутрь.

Если бы Серёга мне за такое прощание, как говорил Слава, «хлестанул» — я бы и не переживал. Но Люба!.. Её подставить — опять! — «не моги»!

А чего теперь делать-то? Не скакать же вприпрыжку за ними, из-за колонн выглядывая: чем дело кончится? Так ведь ещё и подслушать надо!

Постояв несколько минут в оцепенении, я повернулся и с тревожным сердцем пошёл прочь.

«Шоколадницу», кстати, тоже Слава внутри отделывал — ровно два года назад. Парни работали все в белых комбинезончиках, и всё тогда у них, как и у большинства, было «в шоколаде» — кризисом даже и не пахло.

А у меня, оттянувшего уже два года ушаковскую лямку, всё оставалось по-прежнему дерьмово. Точно так же, как осталось и после грянувшего… Как верно сказал один из электриков-слаботочников: «С твоими расценками ты ещё восемь кризисов

переживёшь — не заметишь!»

* * *

К Славе я сейчас и направлялся — «Кловер» был в паре сотен шагов.

Парни как раз всей толпой грузили остатки стройматериалов, который уже не могли понадобиться, в микроавтобус, так что я ещё и подсобил сотоварищам, открытую заднюю дверцу контролируя. А чтобы времени драгоценного даром не терять, повторял джайвы шаги.

— Гляди, тут менты часто ходят! — скосил взор Слава.

— Думаешь, примут?

— Только, если за ненормального.

Слово это — «примут» — я, наивный, частенько слыхал на Ушакова и, наконец, решил однажды спросить, на весь полный людьми особняк, у едва ступившего на порог Славы (всезнающий для меня авторитет тогда ещё там работал): «Слава, а что означает: «Примут!»? — «В комсомол, значит, примут!» — весело нашёлся он и, миновав пролёт лестницы, обернулся, понизил голос: «Посадят, ну!..»

— Как тут у вас дела-то?

— Семнадцатого, кровь из носа, надо закончить. Иначе — денег не видать!

— Справитесь?

— А куда мы денемся? — хмыкнул Слава. — Нам больше-то ничего не остаётся! У тебя-то как? Как там Вадим?

— Вадим? Вас вспоминает — добрым словом! — не моргнул глазом я.

— Говорил я ему, — обрадовался Слава, — ты, Вадим, будешь ещё нас добром вспоминать: как качественно, с душой мы тебе делали!

— Тут, кстати, мы тебя тоже вспоминали, — кивнул Джон. — У нас же объявление постоянно выходит — набираем народ. Так вот, приходил отделочник, что работал с тобой у Ланских…

— ?..

— Но он тебя отлично помнит! — подхватил Слава. — Говорит: «Да, это — мастер!»

— Забор я там тоже камешком оклеивал.

— Вот он и рассказывал — здорово! А потом ты ушёл куда-то…

— В море, куда ещё?

— А те парни, которых ты вместо себя оставил, говорит — совсем уже не то!