Пожар миров. Избранные статьи из журнала «Возрождение»

«Проходя через мост, он тихо и спокойно смотрел на Неву, на яркий закат яркого, красного солнца. Несмотря на слабость свою, он даже не ощущал в себе усталости. Точно нарыв на сердце его, нарывавший весь месяц, вдруг прорвался. Свобода, свобода! Он свободен теперь от этих чар, от колдовства, обаяния от наваждения!»

В сущности говоря, голос Божий – голос совести и «Ангел-хранитель» – сделали все, чтобы исцелить Раскольникова. Он и был исцелен. И его слабость – физическая, главным образом, – есть типичная слабость выздоравливающего. Виртуально он был уже спасен. Но дух тьмы тоже не дремал и от спасительного креста, имя которому «свобода от греха», толкал его в сторону безумного и железного рока.

«Впоследствии, когда он припоминал это время и все, что случилось с ним в эти дни, минута за минутой, пункт за пунктом, черту за чертой, его до суеверия поражало всегда одно обстоятельство, хотя, в сущности, и не очень необычайное, но которое постоянно ему казалось потом как бы каким-то предопределением судьбы его».

Здесь Достоевский твердо исповедует ту идею, что предопределение судьбы есть суеверие и ложь, которые, однако, могут реализоваться, как реализуются самые дикие и невозможные утопические фантазии, если не стоять в Христовой свободе.

«Именно: он никак не мог понять и объяснить себе, почему он, усталый, измученный, которому было бы всего выгоднее возвратиться домой самым кратчайшим и прямым путем, воротился домой через Сенную площадь, на которую ему было совсем лишнее идти. Крюк был небольшой, но очевидный и совершенно ненужный… Но зачем же, спрашивал он всегда, зачем же такая важная, такая решительная для него и в то же время такая в высшей степени случайная встреча на Сенной (по которой даже и идти ему не за чем), подошла как раз теперь к такому часу, к такой минуте в его жизни, именно к такому настроению его духа и к таким именно обстоятельствам, при которых только и могла она, эта встреча, произвести самое решительное и самое окончательное действие на всю судьбу его? Точно тут нарочно поджидала его!»

Здесь несомненно перед нами то, что можно назвать дурным чудом, чудом лжи, черного «лжепровидения», противоставшего божественной свободе уже исцеленного Раскольникова. Не надо забывать, что случайностей в смысле полной бессмыслицы не бывает, случайное есть синоним иррационального, и, по выражению философа, «случай есть атеистический псевдоним чуда».

Раскольникову надлежало пойти путем разбойника, чтобы через крест обогатиться таким опытом благости Божией и Его Провидения, которого он никогда не мог бы достигнуть, идя обыкновенным путем. В этом действительно «необыкновенность» его судьбы. Достоевский очень любил книгу Иова, а сущность этой книги в том, что в ней сатана как бы делается орудием промысла Божьего и его черный лжепромысл становится путем божественного Промысла.

Поэтому, как только из подслушанного случайно – на роковой Сенной площади – разговора той самой Лизаветы Ивановны – уже обреченной – которую он как будто случайно, а в действительности совсем не случайно, убьет вместе со старухой, складываются «благоприятные» обстоятельства для свершения ужасного преступления – Раскольников вновь теряет и волю, и свободу и делается жалким игралищем греха. Какая-то злая темная сила по попущению Божию произнесла смертный приговор над несчастными жертвами завтрашнего побоища – и его избрала палачом, лишенным всякой воли к сопротивлению и в то же время ответственным за эту утрату воли. Гений Достоевского с морфологически-математической отчетливостью показал, как утрата свободы соединяется с ответственностью за ее утрату и как Промысл Божий не виновен в возложении на виновника страшного креста попранной свободы, креста, который потом все это и искупит. Вообще, через всю трагедию слышен вопль Платона:

«Бог не виновен!..»

Ибо в самом деле, как же может быть виновен Тот, Кто, определяя Свои судьбы неисповедимые, Сам же является их жертвой? Но до этой идеи даже Платону «божественному», как до звезды небесной, далеко, ибо искупительный голгофский акт есть не идея, но конкретное деяние любви божественной.

И, видя в кресте только рок, несчастье и гибель, дух тьмы связывает волю Раскольникова. Он искушает его «благоприятным стечением обстоятельств»…

«Он узнал, он вдруг внезапно и совершенно неожиданно узнал, что завтра, ровно в семь часов вечера, Лизаветы, старухиной сестры и единственной ее сожительницы, не будет и что, стало быть, старуха, ровно в семь часов вечера, останется дома одна».

С этого момента число «семь» и становится для Раскольникова роковым числом, и отнимает у него всякую свободу (говоря в пневматическом смысле) и всякую волю к сопротивлению (говоря в смысле психическом).