Пожар Москвы

В ночь на 4 сентября ветер равноденствия зашумел над Москвой, поднял пламя громадной завесой и обрушил на Пречистенку, Тверскую, Никитскую, погнал по Арбату, вдоль вала, к Красным воротам, во все московские концы. Заклокотал огненный Китай-город.

Ветер равноденствия гремел с востока на север и с севера на восток. Грохочущие порывы били на пустую Красную площадь, над которой Василий Блаженный отблескивал чудовищами-куполами.

В день Купины Неопалимой, 4 сентября, ветер погнал пожар по всем кварталам. Огонь втекал в улицы, перелетал перекрестки, смыкался, шел, и нельзя было понять, где начинаются и откуда катят потоки огня. Груды строений, дома, брошенные друг на друга, площадки, горбы переулков, тупики – смешалось все.

Сдвинулась огненная Москва.

Светлые столбы пламени взлетают вдоль Москвы-реки: там горят хлебные магазины. Загрохотал взрыв артиллерийского парка.

Ночь или день – это был второй час дня – в свете красного полудня как будто летела Москва, бросало через улицу бревна, покоробленное железо. Перекатами пальбы гремели взрывы водочных складов, выкидывая огромное зеленоватое зарево.

В четвертом часу дня, когда ураган перебросил огонь за Яузу и Москву-реку, запылало все небо кругом.

Большой театр и штабели дров на площади сияют в огне. Над куполом Московского сената засквозила золотая корона с золотыми литерами «Закон», сгинула в пламени.

В пылающих залах Дворянского собрания медная Екатерина простирает руки в пожар, уже расплавило край медной порфиры, блистающая слепая императрица с улыбкой погружается в огненные валы, простирая руки.

Бегут женщины с детьми на плечах, пьяные солдаты, офицеры, грабители, каторжники, сумасшедшие. Ломятся в ворота, сбивают тесаками заборы, выбрасывают из окон книги, кресла, тащат из огня мешки с сахаром, треснувшие зеркала и тут же бросают, чтобы кинуться снова в огонь. Дерутся в дыму. Глохнут в грохоте выстрелы, мольбы и проклятия.

Пьяные драгуны врезаются верхами в толпу, – огонь перекинуло сводом, – и, пробивая дорогу, рубят лошадей, баб, солдат, полковые линейки.

Цепные собаки скрежещут цепями, рвутся и задыхаются стоймя, вытянув передние лапы.

На Тверском бульваре, на сгоревших деревьях, качаются обугленные трупы поджигателей.

Семинаристов, чиновников, причетников, которые спасаются от пожара на колокольнях, расстреливают с улицы беглым огнем. В горящих садах по бревнам и раскаленным мостовым волочат женщин.

В огне посреди улицы стеснились простоволосые девки. Их заслоняет высокая старуха в белой рубахе, раздуваемой ветром. Старуха подняла над головой икону. Девки сбились за нею, подвернув лица к огню, и зовут:

– Тя-я-тинька, выди…

Взвод императорской гвардии, ружья к локтю, быстро идет в горящий квартал.

В дыму солдаты наискось перебегают улицу с кусками бархата и серебряными подсвечниками, точно в фантастической похоронной процессии: в квартале грабеж и там скоро смешается гвардейский взвод и так же, врассыпную, перебежит улицу в дым.

Почерневшие, в тлеющих мундирах, гвардейцы будут отбивать от польских улан девок, потоптанные иконы, сундуки с салопами и тафтой. А тот светлоусый гвардейский сержант, который идет в квартал так красиво и крепко, распорет старухе тощую грудь тесаком, вырвет икону и будет выламывать кованые наризья.

Скоро пьяные гвардейцы с лицами в копоти и крови приволокут на стоянку в кремлевские палаты ящики с вином, золотые блюда, кучерские кафтаны, тусклый жемчуг в обломках оправ. Они вернутся с улиц, как с маскарада, кто в русском кивере, кто в персидской барашковой шапке, в юбках и шалях, обмотанных вокруг шеи. И старые сержанты, пробираясь в пьяном гоготе и давке, будут зловеще ворчать:

– Так было при революции…

Первыми начали грабеж польские уланы.

У Кремля французский офицер остановил грабителя, кривоногого поляка, но тот замахнулся саблей и стал кричать, что никто не смеет мешать полякам мстить за Прагу.

Гвардия, посланная на охрану в горящие кварталы, смешалась с грабителями. Молодую гвардию генералы уже выслали на грабеж. За молодой гвардией вошла за добычей в огонь дивизия Даву, за ними двинулись корпус за корпусом солдаты всех шестнадцати наций.

В огонь входили сухие и поджарые солдаты Кесаря, победители мира, а выходили толпы грабителей всех шестнадцати наций в воняющих гарью мундирах, придавленные добычей, со слитками серебра, накрытые бабьими салопами и тлеющей церковной парчой.

Великая армия стала сгорать в московском пожаре.

На Кузнецком мосту пьяные солдаты уже дрались с офицерами из-за французских модисток, найденных в пустых барских домах. Каторжники в овчинных тулупах, колодники Ростопчина, русские дезертиры, дворовые водили солдат по барским домам, и яростнее и ненасытнее всех в грабеже были армейские маркитантки всех шестнадцати наций и московские гулящие девки. Ватагами, с визгом, они кидались в огонь.

А у латинской церкви Святого Людовика, на том же Кузнецком мосту, французские саперы, бородачи в кожаных фартуках, с топорами, и батальон гвардейских стрелков защищали от огня Кремль.