Пожарная застава квартала Одэнматё

Именно она таскала меня в платке на спине, пока я не начал ходить сам, а мать была занята по дому. Сестра первая положила мне зерна риса на губы и держала меня на руках во время первого представления богу округи, пока наша мать была слаба после родов. Сестра сидела со мной, когда я болел золотухой. Позже водила на речку купаться и защищала от нападок соседских мальчишек, которых всегда было больше — потому что у них все братья были на месте, а я у нас был один.

— Воительница, — устало хвалила ее мать, и сестра воинственно раздувала ноздри и сникала, когда мать добавляла: — Кто ж тебя такую замуж возьмет?

И запрещала ей встревать в наши уличные противостояния, в которых я по малолетству и одиночеству в основном выходил побитым. Вступая в драку с одним, я мог быть уверен, что это приведет к драке минимум еще с тремя, причем не по очереди.

Приходилось развивать быстроту ног и мастерство уклонения от встречных взрослых. А также изучать окольные пути.

Мое детство выдалось нелегким, поскольку отсутствие отца — это почти такое же заметное увечье для мальчика, что и хромая нога или леворучие.

Так как мой отец выбрал неверную сторону, я не мог назвать явно то славное сражение, в котором он, видимо, пал, и это вносило в его отсутствие непочтительную неопределенность. Я не мог гордиться его присутствием и не мог похвастаться его смертью.

На нашем домашнем алтаре не было таблички с его посмертным именем, какие были у других наших предков. Мать его не ждала. Но и замуж больше не выходила.

Старшие из нашего рода старались заменить мне отца, но замена эта оставалась формальной, необязательной и немощной. Но благодарю будд, что хотя бы она была.

А еще у меня был двоюродный брат, младший брат. Сын младшего брата моего сгинувшего отца — краса и отрада всего нашего большого семейства. Он не принимал мою сторону в моих уличных боях, как следовало бы ожидать от близкого родственника. Он был шутник и хохотун, любил, чтобы его любили. Ему не требовалось мое общество. Мы были с ним, конечно, не в ладах.

Обычные мои враги — троица соседских братьев-погодок и отчаянных забияк — как-то выследили меня вдалеке от родного двора и прежде, чем я заметил слежку, бросились меня преследовать. Пришлось полагаться на скорость ног, поскольку кулаков у меня было только два, а не шесть, и все они были больше, чем у меня.

— Криворукий! Бей криворукого!

Они гнали меня по улице, на виду у всех, а я мчался прочь, пока горячий воздух не начал жечь грудь изнутри. Пришлось остановиться и принять неравный бой с очевидным исходом.

Когда, размазывая сопли и слезы, я вернулся домой, там меня встретила моя старшая сестра. Я ничего ей не рассказал, но она сама все поняла. Обняла, утешила, вымыла мне лицо. А там и мать вернулась.

Меня не наказали, сестра меня не выдала.

А на следующий день мы пошли в храм.

В наших местах почитался бог грома Наруками. В его святилище на горе обычно отводила нас мать.

Мы мылись заранее, одевались во все чистое, мать проверяла нас на наличие кровоточащих ран, что воспрепятствовали бы нашему присутствию в виду божества. И в тот раз по каким-то причинам мать не пошла с нами, осталась дома, отправила нас одних вместе к дому деда, где мы присоединились к процессии нашего рода.

Мы вслед за взрослыми взобрались по бесконечным каменным ступеням на самую вершину горы. Ступеней было так много, что казалось, еще немного, и мы вылезем уже на самом небе.

Я очень устал, но приходилось терпеть, ведь я сын воина и сам воин.

А наверху собралась вся деревня. Воинов и их семьи почтительно пропустили вперед, и мы вошли под сдвоенные перекладины петушиного насеста, ворота тории. С таких же когда-то прокричал петух, что побудил Солнце выглянуть обратно после долгого отсутствия из пещеры, в которой оно скрылось, и так мир был спасен.

Мы собрались перед святилищем, небольшим скромным деревенским святилищем с двускатной крышей и перекрещенными коньками. Жрец, старик, весь в белом и черной высокой согнутой на конце шапке, вышел к нам. Мы входили в святилище, хлопая в ладоши, привлекая внимание бога.

Там я и увидел своего двоюродного брата, бойкого и веселого и не желавшего иметь со мной ничего общего. И хотя он был младше меня, он дерзко игнорировал знаки почтения, положенные старшим родственникам вроде меня.

Он отирался с той троицей моих врагов, они смеялись и толкались в толпе, и их никто не одергивал.

Братья-погодки косо смотрели в мою сторону, но опасались старших вокруг.

Но когда мы оказались рядом, двоюродный брат косо посмотрел на меня и процедил краем рта:

— Чего тебе надо тут, криворучка? Иди отсюда, — отчего обрел непреходящий почет и уважение среди моих врагов.

Ненависть, охватившая меня, была черна как сажа и бессильна как снег в кипящем котелке.

Моя юность была омрачена этой ненавистью.

***

Сестра моя к тому времени уже училась два года, а там и я пошел в школу для воинских детей.

Школа стала для меня мучением. Впрочем, для кого было иначе?