Пожарная застава квартала Одэнматё

Сначала они просто ходили толпой вдоль берега, молотили в медные тазы и гудели в спиральные раковины, а затем засыпали озеро лентами белой бумаги, испещренной невнятными просьбами и беспомощными угрозами. Текучая вода быстро унесла металлический привкус туши.

В следующий раз они опрокинули в озеро бочек двадцать сакэ, убогие. Извели замечательный напиток, надолго испортили воду сивушным запахом.

Но когда они в конце концов заживо скинули с лодки в воду затейливо украшенную девицу в парче и яшмовых ожерельях, мое терпение иссякло. Утопленников мне тут только и не хватало.

Пришлось вытащить захлебывавшуюся девицу на поверхность — местный люд такого явления спокойно, конечно, не перенес и дал деру к берегу, оставив меня с сомлевшей девицей один на один.

Долго я не думал. За облетевшим деревьями на берегу подымались затейливо изогнутые крыши большого буддийского храма. Монахам положено принимать пострадавших — обязанность у них такая. В храм — значит в храм.

Естественно, я не отправился туда как есть.

Туман поднялся над озером, напугав народ по берегам пуще прежнего, накатил на берега, скрыл прибрежные рощи, перевалил через храмовую ограду и заполнил двор по самые крыши, встревожив почтенных шафранорясных монахов своей внезапностью.

Хватит с малых сих страхов на сегодня. На верхний этаж пятиярусной молельной башни, подымавшейся над туманом, я ступил уже в человеческой форме, с девицей на руках. Оказалось, для меня это так же естественно, как струиться туманом.

Оставляя мокрые капли на полированных досках пола, я прошлепал босыми ступнями через весь этаж, отнес девицу к алтарю и уложил около него со всеми удобствами. Потом огляделся: куда же это я попал?

Деревянные полки с ячейками, полными бумажных свитков, подымались до самого потолка. Свиткохранилище. Как удачно. Немолодого уже местного служащего я обнаружил тут же — обмерев в укромном уголке между полок, крупно потея, пялился на меня.

— Почтенный, — обратился я к нему. — Не найдется ли у вас тут какого-нибудь исчерпывающего исторического труда, посвященного событиям за последнюю тысячу лет?

В ответ малый с диким воплем унесся по лестнице вниз. Вот так и не удалось приникнуть к чистому источнику знания. А потом девица очнулась, тоже завопила, внизу замолотили в колокол, в общем, стало излишне шумно, и я покинул сию обитель.

Вернулся я уже ночью, когда огромная полная луна залила белым светом верхний этаж свиткохранилища. Было тихо и прохладно, на полках лежали синие тени.

К моему возвращению подготовились. Низкий лакированный стол гостеприимно дожидался меня, в напольных поставцах с каждой стороны стола стояло по зажженной свече. На столе: свитки, стопка листов разрезанной бумаги для заметок, тушь, уже растертая в каменной тушечнице, несколько кистей. Для работы все было готово.

Так. И что тут для меня приготовили? Исторические труды, значит? В стихах. Ну, полакомимся.

Меня никто не тревожил. Стрекотал сверчок. Монахи шли на ночное бдение на цыпочках. Свечи весьма пригодились, когда под утро закатилась луна. Я читал свиток за свитком, брал новые с полок. Тысяча лет прошла, а о моем враге никаких упоминаний. И никаких упоминаний о мудреце и его труде. Словно его никогда и не было. Ни его самого, ни его самоотверженного похода, ни блистательного труда, способного поднять склизкого гада из глухой тьмы к алмазным чертогам небес и развеять неуспокоенного духа.

Это навевало непривычную печаль.

Солнце уже всходило, я заканчивал «Повесть о делах Токугавы Иэясу», когда снизу по лестнице неслышно поднялся тот вчерашний служка, все так же потеющий от страха, со стопкой одежды в руках. Подошел, часто кланяясь, запинаясь, передал письменное приглашение. Приглашение, составленное в крайне изящной форме, для господина дракона от господина настоятеля Сонсина позавтракать в просвещенном обществе друг друга.

— Откушать опосля трудов, того, — малый часто кланялся. — И вот одеяние достойное вроде.

То, как я на него пялился, малого пугало до дрожи. Но стоял — не уходил. Смелая козявка.

Я оставил свиток, поднялся из-за стола, взял со стопки с его рук лежавшее сверху нательное кимоно. Развернул.

Должно быть впору.

Монастырь не мой. Я пожал плечами и начал одеваться. Впервые в жизни.

***

— Тебя как зовут? — спросил я, ступая в приятно мягких таби по доскам пола вслед за постоянно оборачивающимся малым.

— Тайбэем, великий господин, — редкозубо оскалился малый. — Уж простите дурака, не ешьте меня если что, вовсе не ведаю, как вас величать-то.

— Зови меня Нагасиро, — ответил я, подбирая синий шелк широких рукавов с узором из белых волн. Чувствовал я себя в этой самодельной коже из плоти насекомых довольно странно. Длинный хвост волос, который меня теперь украшал, я бросил за спину, и он тянулся следом по полу. Если кто-нибудь мне на него наступит — я того прибью.