Пожарная застава квартала Одэнматё

Белая змея, обитавшая в болоте, издревле привыкла греться на каменном пороге святилища, и мудрец вполне спокойно делил с нею этот камень. А в холодные ночи змея приползала к теплому очагу мудреца, на свет его ночной лампы, при которой мудрец изливал на страницы бесценной танской бумаги скупые крупицы отточенной мудрости. В узоре чешуи старец признал в змее земноводного патриарха, разменявшего десять веков существования. За неимением иного слушателя мудрец читал написанное змеиному старцу.

Такое соседство только усилило почтение, владевшее окружающим лесным людом, словно в заброшенное святилище вернулось божество.

Но грех далекой юности явился однажды за его жизнью холодной осенней ночью. Ржавые, изъеденные временем доспехи древнего императора, опираясь на копье, выбили дверь в его утлую хижину.

— Не нужно было тревожить покой мертвеца и раскапывать мой курган, — просвистел ветер в пустых доспехах. — Не искал бы ты тайны священной киновари, лишающей смерти, мог бы пожить еще. Но пришло время заплатить за мое давнее беспокойство.

— Я ждал тебя, — ответил старец. — В странствиях я искал способ освободить твой мятущийся дух, отягченный кровавыми деяниями, император-алхимик. И я нашел его. Вот девяносто девять из сотни сутр Пробуждения — они освободят твой дух от иллюзии плоти и существования, груза деяний, грехов и воспоминаний. Ты сможешь освободиться от плена выпитого тобой эликсира бессмертия и не просто умереть, но и миновать оставленный тобой круг перерождений.

— Предлагаешь мне уйти в нирвану и все забыть… Не этого я когда-то желал, — с горькой до желчи насмешкой просвистел ветер в пустых доспехах древнего императора. — Я хотел не умирать и жить вечно. Но не так. Не так. Хотя теперь я буду счастлив уйти в небытие, ибо я непереносимо устал. Однако перед тем, как прочесть твои сутры, я совершу одно последнее деяние. Потешу свои страсти, возьму на себя еще один грех.

И кукла из доспехов древнего императора, когда-то искавшего посюстороннего бессмертия и, на свою беду, его нашедшего, подняла копье и пронзила ворох протянутых мудрецом листов. Острие копья пробило и бумагу, и грудь старца — пригвоздило того к столбу в середине святилища. Потревоженная белая змея, спавшая на коленях старца, подняла голову и нанесла брызжущий ядом удар по пустой кожаной рукавице, державшей древко копья. Кукла из доспехов выдернула копье из груди мудреца, стряхнула листы с длинного лезвия и ударом тупого древка разбила змее голову.

В завывании осиротевшего ветра император-призрак покинул оскверненное святилище.

Утром взошло солнце, а вечером оно закатилось, а старец все еще не умер. Жила еще и изувеченная змея. Своею кровью мудрец начертал на ее белой чешуе последние знаки своей мудрости, что привели его к гибели, и оставил этот бренный мир. Почуяв, что тело человека остыло, изувеченная змея уползла прочь, в холодное болото, и заснула там в стылой норе. Потому никто не узнал, как кукла императора вернулась, чтобы сжечь в яростном огне и святилище, и тело старика. Ибо на тех листах было записано девяносто девять сутр, но не было той последней — оставшейся на коже белой змеи. Старец, покидая этот мир на милость будд, не мог оставить его без надежды на освобождение от тяжкого присутствия мстительного кровавого духа, проникшего в мир из-за его тщеславной юношеской жажды знаний и бессмертия.

А через год люди, устраивавшие заливные поля для риса, запрудили ручей ниже по течению, и разлившееся озеро скрыло и болото, и место происшествия, оставив после себя лишь жуткую легенду.

Прошла тысяча лет, и земледельцы, пожертвовавшие духу озера девушку во время великой засухи, потревожили спавшую на дне озера белую змею.

За прошедшую тысячу лет белая змея необратимо преобразилась и явилась драконом.

***

— Вот такая история, — произнес жрец. — Весьма поучительно и вдохновляюще.

Все почтительного кивали, негромко соглашаясь. Поучительно, чего уж там…

Нагасиро негромко хмыкнул в полутьме.

— Может, вы что-то хотите добавить, молодой человек? — повернулся к его темному углу седой жрец.

Он смерил молодца взглядом с ног до головы, задержался на ярких узорах одежды с актерского плеча, на вызывающе красных, под героическую старину, ножнах его меча, на блеске золотой монеты, зажатой вместо цуба между лезвием и длинной рукояткой, на буйном хвосте волос, заменявшем Нагасиро воинскую прическу. Взгляд жреца нельзя было назвать довольным. Впрочем, встречный взгляд Нагасиро дружелюбным тоже не был.

— Там много чего еще произошло, — сквозь зубы отозвался Нагасиро. — После. Мне дед рассказывал.

— Ну так, может, расскажешь нам? — седой жрец улыбнулся одними губами, но не холодными глазами. — Расскажи нам, что ты знаешь.

Нагасиро покачал головой, снова хмыкнул и, помявшись немного, негромко продолжил рассказ своего отца.

Глава 13. Сотая сутра тысячу лет спустя