Пожарный

Харпер подняла лук над головой, чувствуя себя восхитительно дикой.

– Разве не прелесть! – воскликнула она.

Взяв Джона за руку, она оглядела его ладонь.

– И не больно?

– Нисколечки. И это нетрудно понять. Совсем. Драконья чешуя спалит носителя дотла, если понадобится, но не станет уничтожать себя. Я научил ее не воспринимать меня, как носителя. Я взломал код и перепрограммировал ее, чтобы она перестала различать меня и себя.

– Терпеть не могу, когда вы пускаетесь в объяснения. После них мне кажется, что я знаю еще меньше, чем до того, как вы начали рассказывать.

– Посмотрите на это иначе, Уиллоуз. Вы знаете, что чешуя у вас в мозгу. И знаете, что она умеет понимать, хотя и не знает слов. Предложите ей стресс, страх – она сочтет это угрозой и полыхнет огнем, чтобы начать репродуктивный цикл и сбежать. Дайте гармонию и радость, ощущение единства – и она почувствует себя в безопасности. Чешуя не просто чувствует ваше удовольствие, а усиливает его. Дает вам положительную обратную связь, предлагает самый дешевый в мире кайф. Но в обоих случаях она не действует, а реагирует. Ник научил меня…

– Что? – воскликнула Харпер. – Ник? Чему научил вас Ник?

Джон растерянно заморгал и сбился.

– Это, ну, Ник… он никогда, он не станет… ну то есть теперь точно, после того, как… – Он тряхнул головой и помахал рукой. – С чего вы вообще Ника приплели? Сбили меня только.

«Это не я приплела Ника, – хотела сказать Харпер. – Это вы сами». Она даже рот открыла. Но потом захлопнула и стала ждать продолжения.

– Когда вы собираетесь в церкви, вы поете для спор. Им это нравится. Так вы их успокаиваете. Но вы все портите словами, а спорам на слова наплевать. Один писатель сказал, что язык – не средство коммуникации, и драконья чешуя полностью с ним согласна. Слова у вас в голове непрестанно напоминают, что вы – носитель. Нужно объяснять драконьей чешуе, чего вы от нее хотите, без слов. Представьте, каково быть глухим, думать глухими мыслями, знаками в качестве первого и главного языка.

– Как Ник, – пробормотала Харпер.

– Да, если хотите, – согласился он и снова махнул рукой, будто отгоняя назойливую мошку. – Ник ощущает стук барабана костями, и если разучить с ним слова песни, он будет петь про себя, на бессловесном языке глухого. Если вы сможете петь драконьей чешуе без слов, тогда – тогда вы заговорите на ее языке. И она будет воспринимать вас не отдельно, а как часть себя. Вот и все, что я сделал. И больше ничего. Я спел ей одну из своих любимых песен, но без слов. Я пою о пылающем плаще и огненном мече, и драконья чешуя дает мне их.

– И этому научил вас Ник? Он тоже так умеет? Извергать огонь, как вы?

Он бросил на нее мутный, озадаченный, несчастный взгляд. Потом ответил еле слышно:

– Вообще-то гораздо лучше меня.

Харпер кивнула.

– Но больше не делает этого?

Пожарный покачал головой. Харпер не настаивала, решив вернуться к этому позже.

– А какую песню вы поете?

– О, вы ее не знаете. – Он снова махнул рукой и отвернулся. Впрочем, он, похоже, был рад, что прекратился разговор о Нике. – Хотя, когда мы встретились впервые… первое, что вы сказали, была строчка из этой песни. На мгновение я подумал, что встретил человека, который любит «Дайр стрейтс» так же, как я.

Харпер отступила от него на шаг. Качнулась в морозном воздухе. Зажмурилась, глубоко вздохнула и запела тихим голосом, музыкальной тишиной.

“A lovestruck Romeo
sings the streets a serenade
laying everybody low
with a love song that he made
finds a streetlight
steps out of the shade
says summin’ like:
‘You and me, babe —
how ’bout it?’”

[4]

Она подняла веки. Джон, разинув рот, смотрел на нее блестящими слезящимися глазами, словно готов был заплакать.

– Вы сверкаете, – сказал он. – Вы поете мою самую любимую в мире песню и сверкаете, как бриллиант в обручальном кольце.

Опустив глаза, Харпер поняла, что он прав. Горло опоясывало коралловое свечение. Оно пробивалось даже через свитер.

Тогда Джон потянулся и поцеловал ее – теплый ласковый поцелуй пах ромом, и кофе, и маслом, и орехами пекан, и сигаретами, и англичанином. Он подался назад, с сомнением глядя на Харпер.

– Виноват, – сказал он.

– Нисколько.

– У вас вкус шоколадного батончика.

– Видимо, с ложкой сахара лекарство само проскочит.

– Значит, это лекарство?

– Часть курса реабилитации. Примите две дозы и вызовите меня утром.

– Две?

Она поцеловала его, потом отстранилась и захохотала, глядя на его лицо.

– Давайте, Джон. Ваш выстрел. У вас должно хорошо получиться. Вы англичанин. В ваших жилах кровь Робин Гуда.

Она протянула ему лук. Показала, как держать, отодвинула его ступню, чтобы он шире расставил ноги.

– Тянете тетиву к углу рта, вот сюда, – показала Харпер. – Попробуйте без стрелы.

Он упражнялся, покачиваясь на кусачем морозе, – ноздри раскраснелись, а все лицо превратилось в бледную восковую маску.

– Ну как? Я совсем как Эррол Флинн?