Пожарный

«Сказал, что за нами точно едет грузовик. С большим плугом. Я сказал, что его нет, но он сказал, что слышит. Сказал, что грузовик едет, и если догонит, чтобы мы его бросили».

«Он болен. Не беспокойся. Он все путает».

«Я знаю, – показал Ник. – А вы уже очень хорошо освоили язык жестов».

Харпер хотела ответить: «Может, я сына научу», – но вспомнила, что если все пойдет по плану, она навсегда потеряет сына. Отдаст его кому-то здоровому. Харпер сунула руки глубоко в карманы толстовки, прекратив разговоры.

На обед они остановились в невероятной березовой рощице, приютившейся на островке между полосами автострады. На холмах по обе стороны дороги торчали почерневшие деревья, но каплеобразный островок остался невредим – зона зеленой, папоротниковой прохлады.

Они пили воду из бутылок и хрустели крендельками. Вскоре начался непонятный легкий сухой град, он стучал по листьям, по папоротнику и по их плечам. Харпер увидела, что по тыльной стороне ладони ползет божья коровка; по запястью – другая. Она запустила пальцы в волосы, и полдюжины насекомых посыпались в траву.

Подняв голову, Харпер увидела сотни божьих коровок – они ползли по стволам деревьев или, распахнув панцирь, летели по ветру. Не сотни – тысячи. Насекомые поднимались в восходящих потоках на сотни футов неторопливым смерчем. Руки Рене были облеплены божьими коровками, словно она надела перчатки по локоть. Рене смахнула насекомых, и они застучали по листьям папоротника. Джон был покрыт ими, как одеялом, пока Алли не обтряхнула их веткой.

Заночевали они в развалинах придорожного коттеджа. Западная стена сгорела и рухнула, похоронив гостиную и кухню под обугленными досками и обгорелой дранкой. Но восточное крыло таинственным образом осталось целым: белый сайдинг, черные ставни, задвинутые жалюзи на окнах. Путники расположились в бывшей гостевой спальне, где обнаружилась аккуратно заправленная королевская кровать. Высохший букетик цветов калины лежал на подушке. Последний гость оставил послание на стене: «Семья Краутер ночевала здесь по пути к Марте Куинн». И дата – прошлая осень.

К заходу солнца Джона начало лихорадить; он расслабился, только когда Харпер прижалась к нему под одеялом. Он полыхал жаром, и драконья чешуя была здесь ни при чем. Сухая горячка напугала Харпер. Она осторожно приложила ухо к его груди, чтобы прослушать легкие, и услышала хлюпанье, словно кто-то вытаскивает сапог из грязи. Значит, пневмония. Снова воспаление легких, и хуже, чем прежде.

Ник растянулся у другого бока Джона. Он нашел на тумбочке «Полевой определитель птиц» Петерсона и теперь листал страницы и изучал картинки, подсвечивая себе пальцем.

«О чем ты думаешь?» – спросила его Харпер.

«Интересно, сколько из них вымерло», – ответил Ник.

С утра Пожарный был покрыт липким потом.

– Он горит, – сказала Рене, приложив тыльную сторону ладони к его щеке.

– Смешно будет изжариться до смерти, – пробормотал Джон, и все подскочили. Больше в тот день он не произнес ни слова.

23

Они брели через густой, горчичного цвета туман, развесивший на деревьях грязные полосы. Они шли на север, и солнце казалось всего лишь рыжим диском, прожигающим ржавую дыру в завесе. В испарениях видно было всего на несколько шагов. Харпер заметила что-то – ей показалось, что это громадный мотоцикл, прислоненный к остаткам изгороди из колючей проволоки. Но мотоцикл обернулся мертвой коровой; трещины в черной шкуре открывали спелое гнилое мясо; в пустых глазницах жужжали мухи. Рене пробежала мимо, закашлявшись, и закрыла ладонью рот, чтобы не стошнило.

В первый – и в последний – раз за этот день Харпер слышала кашель. Даже Пожарный дышал ровно и размеренно. Хотя глаза и ноздри Харпер горели, она словно дышала свежим альпийским воздухом – клубящийся дым не беспокоил ее.

Ей пришло в голову, что они вдыхают яд, что они попали в среду, примерно так же подходящую для человека, как атмосфера Венеры. Но эта среда их не убила, и Харпер начала размышлять. Это, конечно, шуточки драконьей чешуи. Харпер уже знала, что чешуя превращает яды в дыме в кислород. Но тут возникла еще одна мысль, и Харпер попросила Алли остановиться.

Алли встала, запыхавшаяся и чумазая. Харпер опустилась на колени у волокуши, расстегнула рубаху Джона и приложила ухо к его груди.

Она услышала тот же сухой песчаный скрежет, который ей очень не нравился. Но хотя лучше и не стало, не стало и хуже. Джон улыбался, а во сне выглядел почти прежним – спокойным и ехидным. Дым вокруг них действовал как кислородная палатка. Он не вылечит пневмонию – это сделают только антибиотики, – но поможет выиграть время.

Впрочем, после полудня они вышли из тумана и теперь двигались под чистым, безоблачным и омерзительно голубым небом; солнце нещадно бликовало от каждого куска металла и каждого осколка закопченного стекла. К тому времени, как они окончательно сошли с дороги, Джону стало хуже, чем когда-либо. Вернулась горячка, пот струился по щекам и по серым, впалым вискам. Язык, облизывающий губы, распух и стал бесцветным. Джон говорил с людьми, которых не было рядом.