Пожарный

Она осторожно села; пружины раскладушки отозвались скрипом. Не хотелось никого будить и поднимать суматоху. Сначала Харпер сама не знала, что собирается делать, только чувствовала, что главное – чтобы не пришлось никому ничего объяснять. «Хватит» означало какое-то решение, но было еще неясно, какое.

На соседней койке спала Рене, улыбаясь во сне каким-то нереальным событиям. Харпер даже захотелось нагнуться и поцеловать ее в лоб в качестве прощального физического контакта. Прощальный? Харпер не могла долго смотреть на Рене. В вердикте «Хватит» присутствовал элемент предательства их дружбы. «Хватит» должно было принести Рене боль, оставить ее с чувством – чего? «Потеря» – первое, что пришло на ум. «Потеря» и «хватит» держатся вместе, как жених и невеста.

Харпер собралась было упаковать «Подручную маму» и одежду в портплед, но для «хватит» не требуется багаж. «Хватит» отзывалось глубоко внутри Харпер звенящей пустотой, как торжественный колокол. И не нужно было спрашивать, по ком он звонит.

Харпер поднялась и пошла по прохладному пыльному бетону. У подножия лестницы она остановилась и посмотрела на лабиринт коек со спящими женщинами. Сейчас она любила их всех, даже ужасную Джейми Клоуз с ее злым языком и вздернутым носом. Харпер всегда хотела иметь такую крутую подругу, как Джейми, грубую и языкастую, которая порвет любую суку за базар. Харпер любила Рене, и сестер Нейборс, и маленькую Эмили Уотерман, и Алли, и Ника. Ника – больше всех, за его бутылочного цвета глаза и говорящие руки, которыми он доставал из воздуха слова, как волшебник – заклинания.

Она поднялась по трем ступенькам, со щелчком открыла засов и выскользнула на улицу. Заморгала от бледного солнечного света. С непривычки от него болели глаза.

Высокое водянистое небо напоминало выцветший полотняный купол бродячего цирка. Харпер поднялась еще на несколько ступенек; за ней тянулись струйки дыма. Чешуя прожгла дырки в свитере и в футболке с постером «Богемы». «Богему» она смотрела с Джейкобом, он держал ее за руку, когда она плакала в конце. С удивлением Харпер поняла, что сейчас ей не хватает Джейкоба, сильных рук, которыми он обнимал ее за талию. И казалось неважным, что когда она видела его в последний раз, он угрожал ей пистолетом.

Возможно, Джейкоб был прав. Было бы гораздо легче закончить все так, как он предлагал. Он понимал, как страшно будет сгореть заживо. И всего лишь хотел избавить ее от этого. А она порезала ему лицо разбитым бокалом и разлила бутылку их особого вина.

Харпер убеждала себя, что решила жить ради ребенка, но, честно говоря, ребенок был почти ни при чем. Держалась она только потому, что не в силах была сказать «прости-прощай» своей жизни и всему хорошему, что в ней было. Она эгоистично хотела еще. Хотела снова обнять отца и почувствовать запах его одеколона «Восемь и Боб», который напоминал ей о просоленных морем канатах. Хотела посидеть у бассейна почти полностью обнаженной, чтобы солнце сияло на коже, и в полудреме слушать, как мама без остановки обсуждает вчерашние шутки Стивена Кольбера из телешоу. Хотела перечитать любимые книжки и заново встретиться с лучшими друзьями: Гарри и Роном, Бильбо и Гэндальфом, Орехом и Шишаком, Мэри и Бертом. Хотела старого доброго рева в одиночестве и ржачки до уссачки. Хотела еще целого моря секса, хотя, если вспоминать, в ее сексуальной жизни чаще всего участвовали мужчины, которые ей не очень-то нравились.

Харпер уговаривала себя, что будет жить ради того, чтобы ее сын (почему-то она с самого начала была уверена, что родится сын) тоже получил эти чудесные впечатления; чтобы познакомился с ее родителями, прочел хорошие книжки, встретил девчонку. Но на самом деле у ее сына не будет ничего. Он умрет еще до рождения. Изжарится в ее матке. И она живет только для того, чтобы его убить. Хотелось извиниться перед ребенком за то, что она вообще его зачала. Как будто она уже не сумела сдержать единственное данное ему обещание.

Добравшись до верхней ступеньки, Харпер сообразила, что забыла обуться. Не важно. Первый тонкий снежок растаял – только под соснами остались белые пятна. Ветер шуршал высокой засохшей травой и морщил рябью поверхность моря.

Харпер не знала, долго ли она сможет терпеть холодный ветер с моря в тонкой потрепанной одежде, но решила, что сильный ветер ей на руку. Ей не полагалось выходить на улицу при свете дня – Бен Патчетт рассердился бы, если бы узнал, – но сейчас лагерь Уиндем был сух, морозен и пуст, так что никто не мог ее увидеть.

Харпер брела по сырой, гниющей траве к берегу. Остановилась ненадолго, заметив белый камень размером с череп младенца, с черными прожилками, напоминавшими драконью чешую. И кое-как сумела запихнуть этот большой камень в карман кофты.

Она прошла мимо хвойных деревьев, мимо лодочного сарая; подобрала, спускаясь к воде, еще несколько интересных камней.

Харпер печально напевала себе под нос песню – ее выкрикивали друг другу совсем маленькие дети. Известно ли им, что они пародировали «Хей, Джуд»? Вряд ли.