Пожиратель Душ

– Я не могу снова потерять его, – тихо прибавил он. – Тебе этого не понять. У тебя есть Фин-Кединн и все твои сородичи. А у меня – только Волк.

Ренн моргнула.

– Я тоже у тебя есть, – прошептала она.

– Это не одно и то же.

Она почувствовала, как у нее вспыхнули уши.

– Иногда я просто понять не могу, – сердито сказала она, – как это ты вообще сумел мне понравиться!

Тут Ренн окликнула какая-то полная, приземистая женщина. Она предложила ей примерить новую одежду, и Ренн тут же встала и вышла, даже не оглянувшись на Торака.

«Тебе этого не понять…» Его слова все еще звучали у нее в ушах, когда она ползла на четвереньках по низенькому туннелю в другой снежный дом, поменьше первого, где сидели и шили четыре женщины.

«Неправда! – хотелось крикнуть Ренн. – Неужели ты не знаешь, что ты и Волк – первые и единственные друзья в моей жизни?»

– Садись рядом со мной, – сказала ей та женщина, которую звали Танугеак, – и успокойся.

Ренн плюхнулась на оленью шкуру и, понурившись, принялась выщипывать из нее волоски.

– Гнев, – мягко заметила Танугеак, – это разновидность безумия. И напрасная трата сил.

– Но порой без него не обойтись, – буркнула Ренн.

Танугеак засмеялась:

– Ты в точности как твой дядя! Он тоже вечно сердился, когда был молодым.

Ренн тут же выпрямилась и пристально посмотрела на нее:

– Ты знаешь Фин-Кединна?

– Он приходил сюда, только давно, много лет назад.

– Но зачем он сюда приходил? Как ты с ним познакомилась?

Танугеак похлопала ее по руке:

– Об этом тебе лучше спросить у него самого.

Ренн вздохнула. Она ужасно соскучилась по Фин-Кединну. Уж он-то наверняка сразу бы понял, как им поступить!

– А твои вещие видения, – сказала Танугеак, изучая запястье Ренн, – могут оказаться для тебя очень даже опасными. Тебе бы надо иметь знак молнии, чтобы в случае чего защитить себя. Странно, что ваша колдунья до сих пор об этом не позаботилась.

– Она хотела это сделать, – призналась Ренн, – но я ей не позволила.

– Так позволь мне. Я ведь тоже колдунья. Такая защита тебе понадобится. По-моему, у тебя в душе слишком много тайн.

Повернувшись к другой женщине, сидевшей чуть в стороне от остальных, она попросила ее принести инструменты для нанесения татуировки и, не дав Ренн возможности начать протестовать, положила ее руку себе на ногу. Потом, сильно натянув кожу у нее на запястье, принялась быстро накалывать рисунок с помощью костяной иглы, время от времени останавливаясь, чтобы обмакнуть кусочек мягкой кожи чайки в плошку с черной краской и втереть жидкость в наколотый рисунок.

Сперва было больно, но Танугеак без умолку рассказывала Ренн всякие истории, стараясь отвлечь ее, и вскоре девочка почувствовала, что гнев ее улетучился без следа, – осталось лишь беспокойство о том, что Торак может совершить какую-нибудь глупость – например, попытается сбежать отсюда без нее.

Сама она чувствовала себя здесь в полной безопасности. Рядом, на небольшом помосте для спанья кучкой, как щенята, лежали трое ребятишек. Под светильником из ворвани покачивалась легкая люлька, сделанная из мочевого пузыря тюленя и набитая мхом; в люльке лежал младенец. Женщины, не умолкая, болтали о чем-то, смеялись, и изо рта у них вылетали искорки замерзшего дыхания; молчала лишь одна – та, что сидела поодаль. Звали ее Акуумик.

Ренн вдруг охватило сонно-мирное ощущение покоя. Здесь о ней заботились так, как никогда никто не заботился за всю ее короткую жизнь. Казалось, с нее ласково сняли тот колючий панцирь, который она так старательно на себе выращивала, чтобы защититься от всяких бед и обид.

Танугеак тем временем принялась за ее второе запястье, а женщины показывали ей новую одежду, разложив ее перед ней и разглаживая морщинистыми коричневыми руками.

Одежда была просто чудесной: верхние штаны и парка из блестящей серебристой тюленьей шкуры, к которой кто-то уже заботливо пришил знак ее племени – пучок перьев ворона. Затем теплая безрукавка и внутренние штаны из кожи гаги пухом внутрь. К этому прилагались мягкие внутренние рукавички из заячьего меха и большие, несколько грубоватые верхние рукавицы. А на ноги – внутренние башмачки из кожи белой куропатки, которые надо было надевать поверх пушистых чулок, сшитых из шкурок молодых тюленей. Для предохранения от сырости имелись еще и великолепные верхние башмаки из очищенной от меха толстой шкуры взрослого тюленя, с перекрещивающимися завязками из плетеных сухожилий и с плетеными подошвами, которые не скользили на льду.

– Как красиво! – прошептала Ренн. – Но мне нечего подарить вам взамен…

Женщины удивленно переглянулись и засмеялись.

– А нам ничего взамен и не нужно! – сказала одна из них.

– Ты приходи к нам, когда опять наступит месяц Долгой Тьмы, – сказала вторая, – мы тебе еще и новую зимнюю одежду сошьем. Эта ведь только для весны годится!

Акуумик по-прежнему в общих разговорах участия не принимала; когда она складывала иглы в маленькую костяную шкатулку, Ренн заметила на краю шкатулки крошечные следы от зубов и спросила, кто это сделал.

– Мой малыш. Когда у него зубки резались, – тихо ответила Акуумик.

Ренн улыбнулась: