Пожиратель женщин

– Суждение этого критика не может быть принято во внимание, – запротестовал адвокат. – Он не является вызванным в суд экспертом, высказывающимся после приведения к присяге. Позвольте узнать, кому принадлежит этот отзыв?

– Это отзыв Лоренцо Нарциссоза из «Газеты дель Пуэбло Какаочинча».

Обвиняемый вскочил:

– Это и есть тот самый критик, которого я обозвал скотиной. Он рогоносец в искусстве и рогоносец в браке. В браке он рогоносец, потому что не может любить и потому что его не могут любить. А в искусстве он рогоносец, потому что он творческий импотент и поэтому вынужден ограничиваться ролью критика. Подобный хронический рогоносец, разумеется, не может понять моих идей относительно любви и верности, и само собою разумеется, что он пытается осудить меня. Я не признаю литературной критики, она формируется из не нашедших себе места в литературе. Я смею утверждать, что этот критик столько же смыслит в искусстве, сколько молочница или точильщик ножей.

– Если обвиняемый отказывается признать авторитет критики, – продолжал прокурор, – то мы перейдем непосредственно к его произведениям. Я прочту наугад несколько выдержек из его афоризмов и предоставлю вам самим судить о них. Он утверждает: «Умереть за родину – это мне понятно, но убивать-я не стану!» Господа судьи, обвиняемый забывает, по-видимому, о том, что в нашей стране солдаты идут в бой, чисто выбрившись.

– Но ведь это еще не преступление против нравственности, – запротестовал Пабло.

– Хорошо, – опрометчиво ответил прокурор, – этот афоризм я привел для того, чтобы полнее охарактеризовать Обвиняемого, не щадящего ничего и под цинизмом которого могут погибнуть все: женщина, общество, правосудие. Вы послушайте, как он издевается над поэтическими отрывками Ветхого Завета: «Полковник Понтефрий, начальник дворцовой стражи фараона, чтобы увеличить свой оклад, вымолил себе назначение в евнухи. К этому посту он чувствовал особые наклонности. Его супруга находила, что эта должность как нельзя лучше соответствовала слабым силам ее супруга и утешалась в обществе юноши, имевшего очень скудные средства и в минуты нужды обращавшегося к ней. Однако, устав от ее вечных требований, Иосиф счел возможным отказать ей в кое-каких услугах, на которые она претендовала в силу своей истерической ненасытности. „Ты ведь знаешь, что мне не нравятся твои приставания“, – заметил юноша. „Ах, вот как! Ты третируешь меня! – воскликнула обиженная дама. – И именно сегодня, когда я купила тебе новый плащ!“ И она поспешила отобрать у юноши только что купленный для него плащ. Бедному Иосифу пришлось отправиться домой без плаща».

Зал разразился громким смехом.

Оратор продолжал!

– Для обвиняемого не существует святости семейного очага. «Семья, – пишет он, – это теплица, в которой выращивается лицемерие». Он не уважает традиций, по мнению обвиняемого, традиции – это глупости, которые деды завещали по наследству своим внукам. Он издевается над самыми святыми чувствами: раскаяние, по его мнению, совершенно Излишний жест, ненужная формальность. Он издевается над браком: «Любовь в браке – высшая математика, низведенная до четырех правил арифметики». Он попирает закон и правосудие: «Только когда ты чувствуешь свою полнейшую неправоту, обращайся в суд. Постарайся запугать своего противника. И хотя истина на его стороне, ты можешь быть уверенным в победе». Говоря о двух соперниках, он замечает: «Они были более чем враги, – они были братьями». Для него нет ничего святого. Истина? Правда? «Детей учат говорить правду для того, чтобы они поняли пользу лжи». Родина? «Любить родину учат нас так же, как учат прикрывать известные части тела, – мы это делаем потому, что нас этому научили. Но ни любовь к родине, ни чувство стыда не являются прирожденными инстинктивными чувствами человека». Но вернемся к нашей основной задаче, к вопросу о нарушении правил общественной нравственности. Вникните в этот отрывок: «Войны перестали бы существовать, если бы женщины последовали совету Лисистраты и отказались сожительствовать со своими мужьями…» Что может быть бесстыднее этого утверждения? Вам, быть может, угодно смеяться, господин Пабло Амбард, но я рекомендовал бы вам устыдиться своего заявления.

– А я бы рекомендовал вам постыдиться своего невежества, господин прокурор. Процитированное место старше нас с вами, – то же самое вы найдете еще у Аристофана, и все наши студенты-филологи читают его в подлиннике.

Зал расхохотался снова. Зазвенел колокольчик председателя. Прокурор с трудом овладел собою и продолжал:

– Разумеется, мне известно, что это сказал еще… Ар… Аристотель…

– Аристофан!

– Совершенно верно, я и говорю – Аристофан, но вина обвиняемого этим не умаляется. Он виновен в том, что популяризировал и вульгаризировал эту мысль.

– Что? – удивился Пабло. – Так, значит, по-вашему, Аристофану понадобилось две тысячи четыреста лет, чтобы появился на свет я и популяризировал его изречения. Ведь если это изречение и было неизвестно прокурору, то все же это не мешает знать его всем судебным служителям.