Пожитки. Роман-дневник

Как утверждают знающие люди, пара под венцом испытывает на порядок большие искушения и нападки. Вдвойне лакомый кусок, это понятно. Но раскардаш инферно касается всех атрибутов человеческой жизнедеятельности. Главное тут – не рыпаться, знать свой шесток. Если, допустим, интуиция тебе четко подсказывает: «сиди дома», а ты, храня шило в заднице, берешь машину и едешь просто так, куда глаза глядят, это уже не есть хорошо. Если, опять же, ты никого и никогда не подвозил – «не составил привычки», как говаривали в XIX веке, – то и нечего начинать, не следует распахивать шлюзы доступа для сущностей .

А я распахнул. Впервые.

И она села. Я помню тот момент.

Мы проехали километров семь в сторону прямо противоположную от первоначально выбранной мной…

Ну что… Лена. Двое детей. Любит Rammstein. Зарабатывает проституцией. Предложила вечером приятно отдохнуть, по таксе «добром за добро» (я не брал с нее деньги за извоз). Идею пришлось вежливо отменить.

– У вас такой голос!.. – с придыханием признается.

– Ага.

– Запишите мой телефон.

– У меня ручки нет.

– Тогда… извините только. Вы не могли бы мне сто рублей дать?

Чувствую, сейчас заржу. Нащупываю глазами тощую жопку неосмотрительно близко подошедшего беса и даю смачного пинка.

– У меня, – говорю, – одни тысячи.

Кажется, в этот момент она распознала во мне сводного брата Джорджа Клуни, приятеля Брэда Питта. Но ушла.

А я уехал.

* * *

Все уже происходило – раньше и почти зеркально. Женщина, отправленная одна на отдых за границу, в страну, где от пристающих мужчин приходится отбиваться камнями. И кажущаяся неизменность, сопровождаемая подозрительным взрослением в постели. Попытки выбрать момент, чтобы признаться, и попадание в этот момент, почти безупречное. И «лифт». Реакция может оказаться разной, но первое ощущение всегда одно: «лифт» отрывается, летит отвесно вниз. Вены на руках вспухают от перепада давления.

С тех пор я стал значительно старше, поэтому глупых вопросов – как оно было? сколько раз? кто он? тебе понравилось? а ему? – не задавал. Возможно, и потому еще, что мы находились в казенном месте, где браки обычно скрепляют, но при необходимости могут не оставить от них камня на камне.

Между мной и «служительницей культа» тянулся обшарпанный барьер. Я стоял, она сидела. Заполнив какой-то формуляр, подвинула его ко мне. На казенном листе красовалось слово «СУПРУГ», к которому рукописно добавили окончание «-а».

Я развернулся, приоткрыл входную дверь и, выглянув в коридор, кратко, не повышая голоса, бросил:

– Войди.

Жена вошла и присела у барьера, умалившись в один миг. Глаза ее, занимавшие половину черно-белого лица, полнило выражение унылой скорби. Такое бывает у плакальщиц на похоронах, когда плакать уже нечем и незачем по большому счету. Лимит эмоций исчерпан. Вероятно, она надеялась еще, что я закачу скандал, помогу ей разрядиться, начну сыпать предсказуемыми репликами, ответы на которые позволят все перевернуть, отмазаться, свалить вину с больной головы на здоровую, остаться при своем праве. Но я молчал. И нельзя сказать, что ничего не чувствовал.

Я вспоминал мысль, выраженную Ларошфуко («для женщины гораздо легче не изменять вообще, чем всего один раз»); сожалел о собственной теории, по которой девственность с мужчиной не теряется, ибо женщина предназначена для мужчины, следовательно, в грех блуда впадает, переходя от первого избранника к следующему; мучился сознанием того, что вот уже три раза – три последних, как выясняется, раза – думал, что занимаюсь любовью, а на самом деле, подобно кобелю, крыл суку, даже не осознав потери уникального человека , не заметив – когда случилась подмена. И неудивительно! Ведь я сам подтолкнул ее к этому, сам подготовил. Поступал так, как считаю нужным, делал все, что желаю. Поэтому сам же – по Закону – должен оплачивать выставленный счет…

Возмездие настает перед рассветом. Когда рассудок отменяется, критерии реальности подавлены смыслом деяний, а знаки суда читаются особенно легко.

* * *

Тему одних и других (при условии, что вся разница и противоположность образов сводятся к единственному, многое вмещающему в себя человеку) исчерпать почти невозможно.

Помните, как Бивис и Батхед случайно распахнули дверь одного из вагончиков в кемпинге и увидели директора своей школы? Думаю, не нужно вам рассказывать – что такое директор школы. Строгий и злой, одетый в костюм, надушенный парфюмом, лысый, в очках. Детская модель неотвратимости рокового конца.

Проблема в том, что, когда Бивис и Батхед увидели директора, лысым он еще был, а вот очков на нем уже не было. Отсутствовал и костюм. Одеколонный запах уступил место причудливому аромату, чье происхождение точно идентифицировать при детях не следует. На смену строгости и ответственной злобе пришли странное изумление и обманчиво беспочвенный восторг. Через равно короткие промежутки времени директор вскрикивал:

– А! А! Еще! А! А! А! Еще! А! А!