Пожизненный найм

– И вот здесь делали игрушки? – с сомнением спросила Софья, рассматривая витрину «минисупермаркета», где над огромным картонным муляжом упаковки маргарина висел рекламный плакат «кока-колы».

– Нет, игрушки делали вон в том корпусе – бабулька указала на покосившийся деревянный барак с наглухо заколоченными окнами – а здесь было заводоуправление.

– Что было? – удивилась Софья.

– Офис по-вашему, а по-русски заводоуправление.

– А почему его закрыли? – спросила Софья.

– Начальство так решило.

– Какое начальство?

– Наше – бабулька произнесла это «наше» с той торжествующей готовностью покоряться и пресмыкаться перед всяким ничтожеством, что стала главным свойством коренных россиян по отношению к любой власти ещё со времен воцарения в Киеве рабьего сына – князя Владимира. Россиянину вовсе не важно: каким именно образом человек дорвался до власти – силой ли, хитростью ли, подлым подкупом ли, прихотью ли власти вышестоящей или даже бесстыдным преступлением. Власть в Российском государстве не общественная функция и даже не привилегия, а знак богоизбранности. Сам факт приобщения к власти и даже простой близости к ней – будь то царский трон или окошко приёмщицы телеграмм на почтамте – сразу же превращает российского человека в богоносца как в его собственных глазах, так и в мнении окружающих. За смиренным библейским афоризмом «всякая власть от Бога» кроется российский символ веры, альфа и омега государственной идеологии, обоюдоострая формула самодержавия, православия и народности: «Ты начальник – я дурак! Я начальник – ты дурак!» А за бунтарским «кто был ничем, тот станет всем» россиянин слышит не обещание гражданских прав и свобод для каждого, а обетование того, что единожды и ему лично будет дана возможность безнаказанно грабить и насиловать. Ибо, власть в российском государстве не только основа права, но и мерило правды. Власть в российском государстве – это всё.

Впрочем, рассматривая через забор с колючей проволокой поверху, заброшенный заводской цех и бывшую заводскую контору, превращенную в магазин китайского ширпотреба, Софья была ещё очень далека от этих мыслей. Ей было ещё пока только интересно. Так интересно, что она даже зачем-то привстала на цыпочки, хотя через изгородь и так всё было прекрасно видно: и остатки сырьевого склада в глубине двора, и высоченные бурьяны по всей территории, и пожилую собаку, лениво следившую за Софьей из-под куста одичавшего жасмина.

Осмотрев завод, Софья вдруг как-то неожиданно для самой себя выдала:

– Масла в голове у вашего начальства не было, раз они завод угробили!

И невесть откуда у неё – коренной москвички, сроду в России не бывавшей – это взялось.

После этих слов бабулька испуганно-подозрительно уставилась на Софью и спросила:

– Тебя как зовут?

– Софья.

– Соня, значит.

– Нееет! Не Соня, а Софья! – Софья с детства не любила и не терпела, чтобы её называли Соней. Так некоторые Александры злятся и обижаются, когда их называешь Шуриком. У Александров, впрочем, большая свобода: можно быть и Сашей, и Сашком, и Сандро, и Зандером, и бог знает кем ещё, да хоть даже Алёшей, а у Софьи вариантов всего-то Соня да Софочка, есть, правда, еще Софи, но это не имя вовсе, а какая-то кличка для стриптизерши – «Софи», «Фифи», «Пипи», «Жужу»… Гадость, короче.

– Ох, и вредная ты, Софья! Прямо принцесса какая-то! Игрушки тебе подавай, да «кахве», да Соней не назови. Да то, да сё, да пятое… Словно ты свата моего родня. Вылитый сватов дед Степан – такой же вреднючий был… Тут произошло нечто, чего Софья никак нее ожидала – бабулька, словно опасаясь, что Софья от неё убежит, схватила её за руку и торопливо потащила куда-то.

Через минуту бабулька уже кричала через калитку:

– Сват! Я тебе Софью привела!

Сват оказался улыбчивым мужчиной неопределенного возраста. То есть, он определенно был немолодым, но стариком его назвать тоже было никак нельзя, скорее пожилым, да и то не от того, что ему много лет, а от того, что сразу было заметно – мужчина этот пожил на земле. Пожил бурно, временами весело, а порой и страшно. Софье он как-то неожиданно легко понравился. Софья ему тоже глянулась. И вскоре они оживленно обсуждали историю расцвета и гибели производства деревянных игрушек в Богородском.

– Завод-то что! – рассказывал сват – Завод – шутка. Они там, на заводе, попсу последние лет двадцать резали. Всё за модой гнались. Оттого и развалились… Медведей-программистов придумывали или ваще козлов на скейтборде. Вот ты медведя с компьютером хоть раз видела? Они бы, суки, еще медведя с юникомом вырезали! Сожрал медведь охотника и друганам трезвонит… Тьфу! Но самая дрянь – это волчкок-юла типа «чупа-чупс!»

– Это что такое?

– А я ж забыл, ты ж у нас девушка современная, юлу даже в букваре не видела. Юла – это такая детская игрушка, которая не падает, пока крутится.

– Я знаю, что такое юла! Только не могу понять, куда там чупа-чупс вставили?

– Никуда не вставили. Раскрасили юлу как конфету и написали на ней корявыми буквами «чупа-чупс»…

– Зачем?