Позиция

Вот пруд, вот кусочек дороги, которая шла наверх и исчезала в лесу. По ней изредка проскакивали тяжелогруженые машины — мелькали, словно на киноэкране, — в одном месте появлялись, в другом исчезали. Это колхозные — возят в поля навоз, картошку, семенные материалы. Поблизости от дороги, похожий на тонконогого жука, сновал трактор. Валерий подумал, что, может быть, это Володя готовит поле под картошку.

Вот для кого его смерть будет радостью. Неужели радостью? А как же иначе? Попробовал поставить себя на место Володи и не смог. Не получилось, не было сил. К этой игре он чувствовал полное отвращение.

Как жить дальше: ходить на работу, не признаваясь никому, или, наоборот, рассказать всем?.. Вспомнил какой-то фильм, там парень заболел раком, дорожить жизнью стало ни к чему, он где-то кого-то, кажется на пожаре, спас, стал героем, а потом выяснилось, что врачи ошиблись. Горький смех вырвался у него. Блистательная фальшивка! Какой подвиг? Куда деваться?.. Если… Если… И тут на него надвинулось  э т о, словно туча, и захотелось закричать, завыть, захотелось пожаловаться кому-то большому-большому, доброму, упасть ему лицом в колени и чтобы он гладил рукой его по голове. И сказал: «Я не отдам тебя, мой мальчик, никому. Ты будешь жить, ты еще будешь пить этот сладкий сок». И вспомнилась мама, какая она была худенькая, с тяжелым узлом каштановых волос, который словно бы отгибал ее голову, тихая, добрая, ласковая. Она никогда не сердилась, а только спрашивала: «Ты этого, Валера, больше не будешь?» От такой боли Валерий опять застонал. Знал: уже ничто не спасет его. Осталось жить несколько месяцев, от силы полгода. Он читал, видел, он знает. Ну, в клинике могут продлить его муки еще на некоторое время. Это и называется паллиативным лечением. Может быть, они даже будут разыскивать его. И тогда он… поедет с ними? Или не поедет? Свет резал ему глаза. Он снова лег на сенник, уткнулся лицом в подушку. Снова пытался куда-то нырнуть. Его только пугало предстоящее пробуждение. Он не удивился, когда его погладила по голове чья-то рука. Была она небольшая, теплая и пахла садом, Валерий повернулся на бок и увидел Раю. Она не отняла руки и ни о чем не спросила, а медленно и как-то особенно нежно прикоснулась мягкой ладонью к его волосам. В вырезе цветастого платья белела ее шея, а лица почти не было видно, оно оставалось в темной пелене, в сумерках. Валерий притих, как маленький мальчик, не стыдился слез, ему почему-то казалось, что Рая знает все. Наверно, она и вправду что-то знала, потому что и дальше не расспрашивала ни о чем, а прилегла рядом и вытирала ладонью слезы с его щек. И не надо было ничего говорить. Она действительно жалела его, любила тихой, безнадежной любовью и пришла разделить его горе.

— Я ждала тебя вчера, — сказала она тихо.

— Я вчера и вернулся, — ответил он.

— Яне знала, — прошептала она. — Я догадалась только сегодня.

— О чем догадалась? — вздрогнул Валерий.

— Что ты здесь. И что… тебе тяжело. Если бы я могла тебе чем-нибудь помочь?..

Он молча покачал головой.

— …взять на себя частичку твоей боли.

— Не надо, — попросил Валерий.

— Хорошо, не буду, — согласилась она.

— Ты добрая, я знал об этом всегда, — сказал он.

— Не знаю, — ответила она. — К тебе… Я не могу не быть доброй. Я ни на что не надеялась и не надеюсь… Потому что… не имею на тебя права. И все обо мне выдумали.

— Право? Мы сами не знаем, что это такое, — вяло ответил он. — И кто его имеет… И в чем оно.

— Может, в нас самих?

— Может быть. Но мы… не одинаковые в каждое мгновение.

— Если бы одинаковые, это было бы плохо…

Они долго лежали так и говорили, и потом он не мог вспомнить, о чем. Рая была первым человеком, который вошел в его боль, наверно, поэтому все права были на ее стороне. Права жалеющего, любящего сердца.

Он почувствовал на щеке ее дыхание и потянулся к ней сухими губами. Она не отклонилась, ответила на поцелуй мягко, но сдержанно. Она и вправду не собиралась его соблазнять. Она искренне жалела его и любила. У него перед глазами заметались какие-то белые полосы и перехватило дыхание, а руки сами притянули ее ближе. Еще черными точками летели куда-то мысли, но они уже словно оторвались от него, не владели им. Он чувствовал у своей груди ее грудь и уже словно бы нес ее куда-то — легкую, теплую, нежную.

Он проснулся, как и накануне, в первый момент тем, бывшим Валерием, но этот момент был еще короче вчерашнего. Еще несколько пробуждений, и иллюзия исчезнет совсем. А может, подумал, он пускай быстрей и исчезает? Чтобы только не этот удар молотком по голове, прыжок из сна в пропасть. Болезнь, одиночество… А потом еще что-то. Как мутный снимок. Валерий еще не знал, что это. Оно привлекало, утверждало в чем-то, а еще больше — волновало. И вдруг обожгло. И пропало все: печаль, боль, страх. Обожгло раскаянием и стыдом.