Позиция

А когда Лина ушла, стал посреди двора и задумался… Вот, рассердился, накричал, а справедливо ли? Откуда он знает, что там случилось, с чего они разбежались с тем Валерием. Что все-таки разбежались, что Лина не выбирает себе тихого мужа, был убежден. А потом мысль перебросилась на другое. Разве не так и у него было, разве не разбежались они с Лидочкой, и никто не знает, выгадал он на этом или прогадал, и вовек не узнает. Двух жизней прожить нельзя, две настоящие любви испытать тоже нельзя, а семейная жизнь — такая длинная борозда, что в ней надо хорошенько притереться и притерпеться, не обманываться добрым, не зачерстветь от худого, хотя кто знает — для чего. Для продолжения рода человеческого? Ради самой жизни? Наверно. Наверно, есть в мире что-то выше человека и его короткой любви.

Он вышел на улицу, не понимая хорошенько, куда идет. Только бы из дому — его не радовала предсвадебная суета и разговоры про свадьбу. Даже обрадовался, когда его окликнули. В синем квадрате калитки, как в синей рамке, уперев руки в боки, стоял Яков Неделя, бывший колхозный бухгалтер. Работал он и при Греке, два года назад вышел на пенсию. Только сейчас Василь Федорович отметил, что бывший бухгалтер как бы выпал из его памяти. Сосед, а даже не встречались.

Небось эти же самые мысли посетили и Неделю.

— Хоть бы зашел когда, Василь Федорович, поглядел, как живут пенсионеры. Может, им какая помощь потребна, может, чего не хватает. Надо же по-соседски: вась-вась.

— Да все хлопоты, — ответил он и поздоровался с Неделей за руку. — Вы-то небось бездельничаете? — И шагнул в калитку.

Он недолюбливал Неделю неизвестно за что, за мелочи, и теперь подумал, что нельзя из случайного наблюдения делать выводы о человеке, вычеркивать его из памяти, что, наверно, он горько ошибся. Неделя — человек культурный и умный, одних газет, как говорил почтарь, выписывает четыре, вывел новый сорт крыжовника, которым в их части села засажены сады. А заноза застряла в Грековой памяти года три назад. Шел он весной по улице, остановился на этом вот самом месте, кого-то поджидая, а Неделя как раз огород полол. Натыкаясь на камень или черепок, воровато оглянувшись, перебрасывал их через забор к соседям. Что Неделя засыпал всякие инстанции заявлениями, на это Грек внимания не обращал: кто в наше время не пишет. А эти камешки почему-то зацепили.

— Ну, так какая вам нужна помощь?

И только теперь заметил под вишней столик, а за ним Родиона Голуба — Тромбу, своего заядлого врага. На столе высилась бутылка водки, рюмки, закуски в обливных мисках. Неделя не мог не знать, что Грек воюет с Голубом, значит, пригласил нарочно, для цирка на дому.

Поздоровался Грек с Голубом сдержанно, не подавая руки.

— Какая помощь? А такая… что я ни в чьей помощи не нуждаюсь. Об этом и хотел оповестить и показать, как трудящие люди живут.

— Видим, как живут.

Родион Голуб хитро усмехнулся. Не ожидая приглашения, допил рюмку, закусил квашеным яблоком — оно прямо хрустнуло у него на зубах — и вдруг ни к селу ни к городу спросил:

— Товарищ председатель, какому мужику вы больше верите, сытому или голодному?

— Не понимаю, к чему это? — развел руками Грек. — Сытому или голодному?

— Смотрите в корень.

— Корень чего?

— Жизни.

— Кушай, Родион, кушай, — подчеркнуто угощал Неделя. — Угощайся. В корень смотришь.

Василь Федорович прощупал оппонента острым взглядом, он понял ход мысли Голуба, его охватило любопытство, решил уточнить:

— Какому или у какого?

Голуб подумал.

— Можно и так. Но и еще так — верите или не верите? В принципе.

— Я верю, — твердо сказал Грек.

— Ну и… сколько разов обманывались?

— А надо ли жить, если не верить?

— Живут же. Сами видите Еще и как сладко. Правда, не все.

Они вышли на улицу, оставив во дворе обиженного, недоумевающего хозяина. Грек прищурился и спросил:

— Не разберу я тебя, Родион. Ты какой-то…

— Какой?

— Как это… ну… рыба-колюшка — наконец нашел он слово. — Завелись было в нашем пруду. Такая маленькая, а плавники — как иголки. Ни щука ее не берет, ни окунь.

— Вот-вот, — почему-то обрадовался Тромба. — Ни щука, ни окунь.

— Но ведь выедает всю икру в пруду. Ни карп, ни карась не водятся.

— Э, это вы напрасно, — сказал Голуб. — Я икры не ем. — И показал большие, чуть желтоватые от табака зубы: — Разве что кабачковую.

— А что же ты ешь? Какая твоя функция?

— Моя функция? Ну, как бы вам… — И поскреб пятерней затылок. — Когда-то в лесах, как и теперь, водились олени, и козули, и вепри. Но они были здоровей. Потому что их гоняли, и они не обрастали салом.

— Так ты, хо-хо, — захохотал Грек, — сделал своей функцией сгонять лишнее сало? А ты мужик не в затылок битый. А только… Забрал ты себе в голову…

— Ничего я не брал, — неодобрительно и сухо ответил Тромба.

— Такая твоя природа?

— Не знаю. Может, и природа. Живу, как живется, как бог на душу положит. А вы мне не даете.

— Я не даю? — удивился Грек.

— А как же.

— Так разве можно жить, как кому вздумается?

— А почему бы и нет?

— Так ты же живешь в обществе. А что, если все начнут: тот в луг, тот в плуг?

— Ну, уж коли все начинают в одну дуду играть…

— Кто все?

— Весь свет.