Познание и творчество. Очерки о культуре

Что же это за истина, которую встречает искусство, и которой не видно всепроницающему, как принято думать, взгляду ученого? Выразить ее можно так: если правда о человеке в том, что он – животное, неотличимое от других животных, то быть вполне человеком, соответствовать своей истинной природе – значит быть вполне животным. Внимательный взгляд, направленный внутрь, должен встречать животные побуждения и животные мысли. Наш опыт говорит о противном: заглядывая в себя в минуты любви, торжества или муки, мы находим сложные чувства, сложные мысли, больше того: самые глубокие, сложные богатые, чуждые «животному началу» переживания мы выносим из этих минут.

Впрочем, я не утверждаю, будто художнику доступна последняя и окончательная правда. Как говорил В. Вейдле: «Та правда, с которой имеет дело искусство, вообще не высказываема иначе, как в преломлении, в иносказании, в вымысле». Но всё же он поднимается гораздо выше (или погружается гораздо глубже) той мелкой, расхожей истины о человеке, какая нужна, чтобы «приобретать друзей и оказывать влияние на людей», и находит правду, при свете которой человек уже не может быть вещью среди других вещей, которыми можно управлять и обладать. Когда колесо жизни перестает мелькать, сквозь его спицы, которые прежде сливались в сплошную пелену, он начинаем различать нечто иное. Судьба наша делается важной, большой и загадочной. Человек, освещенный искусством, выходит из ничтожества.

«Так эта истина из тех, – скажете вы, – которых не слышат уши и не могут увидеть глаза?»

«Нет, – я отвечу. – Это истина опыта и умозаключений, но опыта свободного, неповторяемого в лаборатории, и умозаключений, обращенных не только на внешнюю сторону бытия».

«Но жизни человека нужны уклад и твердость. Вы же предлагаете ему смотреть в небо и ждать появления на дальних тучах сполохов ваших невыразимых и труднонаблюдаемых истин».

Что делать! Правда – небо над нами, которое озаряет все наши поступки. Подняться в него и жить в нем мы не умеем, но, не видя сполохов на этом небе, нам не найти пути на земле…

XXII. Бремя творчества

«Творчество совсем не связано со святостью. Творчество связано с грехом. Оно, подобно платоновскому Эросу, есть дитя двух родителей – бедности и богатства; ущербности, недостатка, беспокойства, томления и – преизбытка сил, щедрости, жертвенной отдачи себя».

Бердяев

Кроме Десяти заповедей, есть еще одиннадцатая. Есть еще одна обязанность, о которой не знали в прежнее время и стали догадываться лишь недавно. Это творческий долг. «Если можешь творить – твори, – так можно высказать эту новую заповедь. – Внеси в мир больше сложного, больше ценного, больше света, чем было в нем до сих пор».

Этой заповеди нет в священных книгах христиан, однако возникла она из всех миров – только в христианском, и источник ее – евангельское «будьте совершенны, как совершен Отец ваш небесный». В чем божественное совершенство? Конечно, в творчестве; Он есть Творец с большой буквы, первый творец.

Относительно творчества может быть только два мнения. Или оно – некая побочная человеческая способность, ненужная или даже вредная для души; или творческий дар есть добродетель в ряду иных, отчасти еще язычникам известных, но добродетель особая, нередко враждующая с сестрами. Впрочем, не столь уж и особая: и добродетели воина несопряжимы с добродетелями миротворца… Мы не можем иметь всё сразу. Если так посмотреть на дело, творческий дар перестает быть мятежником среди иных, будто бы мирных дарований. Только принимайте его без условий, не требуйте сразу служения Свету: это цель всякого творчества, и оно само должно придти к этой цели, потому что, как говорил прозорливо Бердяев, «человеку нужно пройти через свободу». (Не следует, конечно, смешивать вечно плодоносящую свободу с бесплодным, убийственным «рассвобождением» нашего времени. Рассвобождение никуда не ведет и другой цели, кроме освобождения от человеческого облика, не имеет.)

Напрасно думают, будто творчество непременно связано с «публикой», успехами и вознаграждениями. Так бывает в счастливые для творцов эпохи, но это исключение, не правило. Правило в том, что творчество есть долг для всякого, кто слышал к нему призыв, для всякого призванного.

Итак, творчество не «путь к успеху», но только долг, исполнять который следует просто ради собственной души и ее блага, больше ни для чего, как бы скорбно ни было для нас отсутствие всякого отклика на наш голос, отсутствие всякого света вокруг зажженного в нас огонька. Не всем быть Пушкиными, но и не всякий Пушкин узнаёт писательское счастье, «с трудом, – т. е. с горем, по выражению Слова о полку Игореве, – смешанное». В эпохи печальные, в эпохи утренние или закатные дар остается незамеченным, а плоды его ненужными.