Познание России: цивилизационный анализ

В русской литературе второй половины XIX — начала XX в. встречаются отдельные отголоски нашей темы. Их можно найти у скрытого гностика Достоевского. Несколько позже, на другом фланге литературного процесса, в повести террориста Бориса Савинкова «Конь вороной» встречаем рассуждение:

«Не убий»… Мне снова вспомнились эти слова. Кто сказал их? Зачем? Зачем неисполнимые, непосильные для немощной души заветы?118

Впрочем, между этими авторами общего больше, чем это может показаться с первого взгляда. Достоевский — бывший революционер, каторжанин, ставший писателем. Савинков — профессиональный революционер, террорист, баловавшийся литературой. Оба прошли через идею разрушения существующего мира, а это умонастроение резонирует гностическому миро переживанию. Показательно, что повесть Савинкова написана в 1923 г. Как считал автор, Россия уже погибла, и эту гибель он переживал и осмысливал совершенно апокалиптически. Само название повести отсылает к Апокалипсису. Иными словами, только в контексте окончательного краха российской реальности, писатель рожденный на русской почве задается проблемой, напрочь закрытой для осмысления врожденной культурой.

Проблема: почему русская культура принимает Должное без каких бы то ни было размышлений, табуировав движение мысли в этом направлении — специальная, захватывающе интересная тема. Здесь мы подходим к узловым моментам системогенеза русской культуры.

В порядке предварительного рассуждения отметим следующее: позднеантичное общество наследовало богатейшую логическую, философскую, юридическую, риторическую культуру. Римская империя II–VII в., являло собой поле взаимодействия множества культурных, религиозных традиций, а такая диспозиции мало способствует не рассуждающему принятию каких-либо, постулатов. Христианство утверждалось медленно, постепенно проникая в образованные слои общества, привыкшего размышлять, сопоставлять, соотносить услышанное со своим видением и собственным пониманием истины. Лишь в IV в. христианская община обретает возможность использовать «аргумент к городовому», причем внутри Византии самые разнообразные неортодоксальные секты и течения существовали веками. Власти приходилось мириться с реальностью. Поздний Рим увядал и распадался. Императоры сменяли друг друга, страна рассыпалась на противоборствующие лагеря, собиралась заново, последовательно утрачивала часть своей территории. Такое положение вещей не способствует не рассуждающему благоговению перед земной властью. Однако, в силу фрактальности и изоморфизма культуры, отношение к земной Власти задает образ Власти небесной. Все это формировало характер описанных нами процессов, разворачивавшихся на территории Римской империи.

На Русь христианская доктрина приходит в IX в. Время богословских баталий осталось позади. Ортодоксальная доктрина сложилась целиком и полностью, утверждена на Вселенских соборах, «отлита» в Символах веры. Сочинения оппонентов ортодоксальной позиции уничтожены, альтернативные ортодоксии секты тяготеют к территориям давно включенным в исторический процесс. Ближайшие к Руси сектанты — болгарские богомилы, по-видимому, были известны на Руси, однако заметного влияния не оказали. Иерархия совсем не расположена расширять умственный кругозор новообращенных, посвящая их в систему аргументов противников ортодоксальной позиции.

Киевская Русь — ранне-варварское государство, расположенное на периферии мировой цивилизации. Переживаемая обществом стадия исторического развития не предполагает риторических изысков и философских размышлений. Эта стадиальная дистанция однажды осознается обществом Киевской Руси, а затем и Московии, и выливается в отторжение всего наследия античной культуры как языческого. В XV в. Инок Филофей гордился тем, что риторическим тонкостям не обучен, В школьных прописях XVII в. (через восемь веков после крещения) читаем:

Если спросят тебя, знаешь ли философию, отвечай: эллинских борзостей не текох, риторских астрономов не читах, с мудрыми философами не бывах119.

По всему этому смысл и тем более историко-культурный контекст формирования Символа веры доступен ничтожной доли христианской аудитории Руси. Веру принимают, «не умствуя», но сердцем. Формулы и положения вероучения принимают, заучивают, повторяют снова и снова, участвуя в ритуале.

Сакральная норма веками, из поколения в поколение транслируется церковью, отливаясь в формы Должного, опирающегося на высший авторитет — Власти земной и небесной. С самого начала церковь опирается на мощь государства. Любая ересь — антигосударственное преступление. Если Рим увядал и распадался, то Московское царство последовательно росло и укрепляло свое могущество. Из поколения в поколение Власть земная оказывалась все более мощной и грозной. Помянутая выше фрактальность и изоморфизм культуры задавал не рассуждающее принятие доктрины Власти небесной.