Познание России: цивилизационный анализ

Это мощнейшее переживание восстанавливает архаическое целое в мире, который уже выпал из изначальной девственной архаики. Но восстанавливает лишь на время. Ибо противостоит параметрам среды. Тем моментам, которые уже угнездились в ментальное и психике испорченного историей архаического субъекта. А это значит, что надо снова и снова объединяться в ритуале. Снова и снова выходить из пены морской с тем, чтобы вскоре ощутить — нет, чуда не произошло, девственность так и не вернулась. А значит, ты виноват, грешен, не смог освободиться от преступных импульсов эгоизма, самости, умствования и прочих пороков. Этот страх вновь и вновь гонит индивида на ритуальную площадь, заставляя неистовствовать при виде окровавленных голов. Равновесие вселенной восстанавливается на короткое время. Сорвавшийся с тормозов мир менялся на глазах, становясь все более непонятным и панически пугающим. Он был непредсказуем, непостижим и тревожен. Как нам представляется, имеет место следующая закономерность: чем острее кризис, чем стрессогеннее ситуация, тем более архаические, т. е. базовые, слои ментальности актуализуются. Масса продуцировала волны архаической ментальности. Действовали механизмы психологического заражения. На психику человека оказывалось мощное давление, сдвигавшее его мысли и настроения в плоскость перманентно архаизующегося общества. Не поддаться толпе могла только закоренелая, сложившаяся личность. Фигуры паллиативные сваливались в массовое безумие регенерировавшей архаики.

Заметим, что человеческие жертвоприношения актуализуются и используются наиболее широко в острые, самые критические моменты жизни общества. Вообще жертвоприношения рассматриваются, а вернее, переживаются, как чрезвычайное, последнее средство. Поверхностно христианизованный язычник обращается к табуированному, но неизжитому ритуальному действу, предусматривающему расходование базового и, в известном смысле, самого дорогого ресурса архаического социального Абсолюта — людей — как последнему средству умилостивить природу, оказать магическое воздействие на потусторонние силы и переломить неблагоприятное развитие событий.

Кроме того, в критические эпохи актуализуется тяга к ритуализации убийства. В эпоху Гражданской войны достаточно широко практиковались публичные казни. В относительно спокойный межвоенный период казнили тихо, в подвалах и бесчисленных лагерях. В ходе массового террора ритуальная сторона отступает перед технологическими моментами. Когда приходится уничтожать большие массы людей, находятся соответствующие решения. Газовые камеры или расстрелы людей, построенных в цепь у рва, который закапывается по мере заполнения. (Вспомним, вот она — скудельница.) Но если ритуальные формы снимаются, то сами массовые убийства переживаются как человеческие жертвоприношения.

Зато война и послевоенный период рождает казни фашистов, дезертиров и сотрудничавших с фашистами по решению суда через повешение. Они происходили и на площадях, на дорогах, так что это становились событием общественным. На одном из последних громких процессов в конце 1940-х годов после оглашения приговора в зал вбежали чекисты, на головы несчастных приговоренных надели мешки и повлекли их из зала. Что за этим стоит? Потребность в прилюдном, ритуализованном оформлении казни. Казнь такого рода переживается как сакральный ритуал, как космическая неотвратимость. А сами «Органы» выступают божественной инстанцией.

Специальная проблема — масштабы террора. В их оценке нет единства. Авторы диссидентской ориентации насчитывали десятки миллионов. Позднее официальная статистика назвала цифру порядка двух — трех миллионов непосредственно репрессированных. Можно допустить, что официальные данные ближе к истине256. Пусть цифры занижены вдвое и уничтожено было «всего» пять-шесть миллионов. Здесь важно отметить, что масштабы террора так же задавались определенной логикой. Исторический смысл был не в физическом уничтожении изживаемых социокультурных целостностей, а в подавлении их самовоспроизводство. Для этого требуется уничтожить некоторое критическое количество, достаточное для подавления самовоспроизводства. Вообще говоря, процессы самоорганизации изменяющегося общества минимизируют прямую деструкцию (избиение, выведения из жизни нетрансформативного человеческого материала) и в этом смысле оптимальны, как ни страшно это звучит. Порядок жертв минимизируется. В соответствии с предлагаемой логикой, террор меньшего масштаба не позволил бы переплавить традиционный пласт общества, либо критически затянул этот процесс (оставил возможность регенерации традиционного мира, а вместе с ним силу, препятствующую преобразованиям), а террор более широкого масштаба был бы излишним.