Познание смыслов. Избранные беседы

В 1905 году, примерно через полвека после этого, под Порт-Артуром те же самые потомки крестьян, которым было на всё наплевать, дрались не хуже тех же самураев, которые были их офицерами. Япония была мобилизована уже как империя. Крестьянство, которое было никем (и мы знаем, как жёстко крестьянство было никем в самурайской феодальной Японии), внезапно превращается в японский народ, который стал «детьми императора – потомка богини Аматэрасу». Они были никто и стали кем-то. И возникает японская империя.

Наполеоновская империя возникла точно так же. Французы, которые до 1789 года были никем, и французский сеньор мог встретить, возвращаясь с охоты, французского крестьянина, убить его и омыть в его крови свои усталые ноги. Так вот, после взятия Бастилии эти люди стали кем-то, и то, что они стали кем-то, выразилось в Наполеоне. Причём это выразилось так круто, что не получилось вернуть всё это на бурбоновские старые рельсы, – пытались, но не получилось. Пришлось пережить очень сложный процесс возвращением маленького племянника Наполеона III. То же самое.

В 50-м году XIX века тот же Маркс писал о Германии как о самом захудалом, забытом богом крестьянском уголке Европы (то есть абсолютно неразвитая крестьянская территория). Ещё у Достоевского мы находим комментарий по поводу немца, что немец – это что-то необычайно отсталое…

И вот Бисмарк переводит этих «никто» в кого-то, и получается империя, которая сотрясала мир в течение следующих ста лет.

Ни Японию сегодняшнюю, ни Германию сегодняшнюю, ни Францию не вернёшь в то состояние. Почему? Ресурс повышения статуса, повышения капитализации, исчерпан, и он исчерпан в России тоже.

Тогда сталинизм, по-вашему – это некая энергия расщепления ядра, перехода из одного социального слоя в другой – крестьяне становятся пролетариями, – и это действительно даёт много энергии, социальные лифты начинают работать, на глазах всё взлетает, и именно это толкает страну к новому прорыву. Если мы с экономической точки зрения посмотрим на революцию 1917 года и последующую гражданскую войну и разруху (к 22-му году промышленного потенциала по сравнению с 1913 годом осталось 15 %), – считай, что ничего нет. И за пару десятков лет Россия выходит в мировые державы. Потом Вторая мировая война – снова пепелище и так далее. Но тем не менее это качественный переход высвобождения очень сильной энергии, Вы считаете, что это и есть сталинизм?

На одном конце мы имеем человеческую массу, время которой ничего не стоит. Имя каждого из них, то есть «атомарных единиц», составляющих эту массу, ничего не значит: Иван Иванычи и Петры Петровичи, жив, умер – никакой разницы. И следующий шаг – и они являются авангардом человечества. И уже каждый из них – это просто герой, на которого равняются сотни тысяч молодых людей на какой-нибудь Кубе, в Мексике, Европе: наш Иван Иваныч теперь просто посланник «нового светлого завтра». Это колоссальный выброс энергии. В «миниатюре», возможно, Сталин обобщил эту парадигму, которую мы можем найти и в Японии, и в бисмарковской Германии, и в наполеоновской Франции, – он обобщил это, довёл до максимума, и сделал это на таких просторах, что это превратилось уже в метаисторический факт. Но повторить это нельзя, потому что люди уже исчерпали возможность повышения.

Правильно ли я понимаю, что вся ностальгия по сталинизму, по «твёрдой руке», по тому, что «вся страна в порыве как один», – для этого нет энергии, да?

Путают, не понимают. Они думают, что сталинизм – это «твёрдая рука». Ну, Пиночет – это «твёрдая рука». В Аргентине при хунте была «твёрдая рука». Но это же не сталинизм. И Франко не сделал империю, хотя «твёрдая рука» у него была. При Салазаре в Португалии была очень «твёрдая рука», но это было захолустное, совершенно периферийное, убогое государство, которое даже не смогло вырваться на уровень какой-нибудь средней Европы. Только после Салазара что-то там произошло. А «твёрдая рука» была.