Познавший гармонию

Говорил: «Перед поездкой заграницу волнуешься, живешь этим, дни считаешь, а окажешься где-нибудь, так уже через недельку домой хочется, на природу, рыбку половить… А что Борис Васильевич давеча сказал о двух пушках, у меня на даче стоящих и в сторону Кремля нацеленных, то вы сами, Г., знаете – дряни у нас немало разнообразной, но как там у поэта сказано… – снял очки, протер стекла – “и хоть бесчувственному телу равно повсюду истлевать, но ближе к милому пределу мне всё б хотелось почивать”».

Даже в советское время избегал произносить имя Ленина, называя того «батенька», а Ленинград – Петербургом. Мог сказать, например: когда я играл в чемпионате страны в Петербурге в 1961 году…

Бориса Гулько за отказ подписать письмо против Корчного на год исключили из всех турниров. Смыслов пригласил опального гроссмейстера в качестве секунданта на престижный турнир – поступок в те времена. Гулько вспоминает: «Гостиница в Ленинграде располагалась как раз напротив Александр-Невской Лавры. Во время ежедневных прогулок там мы говорили на самые различные темы, но когда речь заходила о советской власти, Василий Васильевич иначе как бесовской ее не называл…»

А после того, как с большим вниманием изучил книжку издательства «Посев», мной презентованную, стал говорить о Мавзолее, как о точной копии храма Сатаны в Пергаме. В последние годы называл Ленина «антихристом», мумию которого давно пора убрать с Красной площади.

* * *

В 1977 году играли вместе в Бразилии. Гуляя по Сан-Пауло, частенько доходили до «ливрарии» – магазина русской книги, но внутрь Смыслов заходить побаивался – не ровён час, кто увидит. Пока я рылся в книгах, ожидал меня на скамейке в скверике.

Перед выходным днем дал ему солженицынский «Архипелаг Гулаг». Утром сидел смурной в лобби гостиницы, ожидая работников торгового представительства, чтобы вместе отправиться в какой-то магазин за кожевенной продукцией.

«Ой, Г., что вы со мной наделали… Я до пяти не спал, всё читал, читал. Вспомнил то время… Верно, всё верно описывает Солженицын. Отец ведь мой тоже Технологический институт в Петербурге окончил. И сокурсников его в тридцатых годах арестовывали в Москве и в Питере. Он меня старался оберегать от всего, но я уже не маленький был, пусть всего и не понимал, но кое о чем догадывался…»

И, закрывая глаза, прикладывал руки ко лбу.

«Вот они… Идут… Идут, злодеи», – Смыслов уже заметил входящих через дверь-вертушку похожих друг на друга людей среднего возраста с короткими прическами. «Здравствуйте, здравствуйте, – поднялся им навстречу В.В. – Рад вас видеть! А где же Никанор Иванович? Не получилось? Обида какая…»

Играли мы на финише; партия, обеспечившая ему фактически победу в турнире, стала формальностью. Быстро подписав бланки, мы отправились в длинную пешую прогулку по Сан-Пауло и вернулись в гостиницу, когда уже совсем стемнело. Говорили обо всем на свете и о шахматах, конечно. Помню, спросил его – на Фурмана ссылаясь – имеет ли смысл играть такие дебюты как Русская? Ведь у слабого соперника рискуешь не выиграть, а сильному можно и проиграть.

Смыслов, один из немногих тогда, применявших время от времени эту защиту, возразил: «Конечно, если белые будут играть откровенно на ничью, выиграть невозможно, но с такими игроками я другие дебюты избираю. А так… Если соперник играет на выигрыш, равновесие нарушается, и у черных тоже появляются шансы…»

Помню еще, что очень был В.В. под впечатлением книги «О нашем уповании» – священника Дмитрия Дудко, популярного тогда среди верующих. А несколькими годами позже огорчался, когда пастыря вынудили выступить по телевидению с покаянными словами.

«Слаба плоть, слаба», – вздыхал Смыслов. Но и сочувствовал отцу Дмитрию: «Если уж апостол Петр три раза испытанию был подвергнут и отрекся, что уж от простых смертных требовать…»

Увиделись полгода спустя и снова – в Южной Америке. На Олимпиаде в Буэнос-Айресе (1978) назревала сенсация: команда Советского Союза могла остаться без золотых медалей. Венгерская сборная опережала команду СССР перед последним туром, но играла с сильной командой Югославии, в то время как советские гроссмейстеры встречались с голландцами. Капитаном советской команды на той Олимпиаде был Смыслов. Улыбаясь чему-то своему, медленными шажками, как корабль пустыни, он неторопливо курсировал между столиками.

Я играл с Полугаевским. Уклонившись от ничьей в дебюте, Полугаевский попал в пассивное положение и заметно нервничал. «Не сметь, Г., – едва заметно улыбался В.В., когда мы сталкивались на игровой площадке, – Г., – не сметь!»

Несколько ходов спустя Полугаевский осуществил высвобождающий прорыв и предложил ничью. Я подошел к Смыслову: «Тут, В.В., Лева мне ничью предложил, наш капитан куда-то запропастился, не знаю, право, что и делать…»

«Идите и соглашайтесь на ничью, Г., вы на Леву посмотрите, на нем лица нет…» – уже откровенно смеялся Смыслов.