Позолоченный век

Услышав его низкий, так памятный ей голос, Лора задрожала. Селби смотрел ей в глаза, как смотрел в те далекие дни, когда ни одна из всех птиц, что пели в рощах, где бродили они вдвоем, ни единым звуком не предостерегла Лору. Он сражался, был ранен. Он понес наказание... Гнев и силы разом оставили ее, и она, рыдая, опустилась на стул.

"О господи, а я-то думала, что ненавижу его!"

Селби опустился перед нею на колени. Взял ее за руку. Лора не отняла руки. Она смотрела на него жалобно и с нежностью и спросила еле слышно:

- Ты любишь меня хоть немножко?

В ответ посыпались клятвы и уверения. Он целовал ее руки, ее губы. Он божился, обрекая свою лживую душу на вечную погибель.

Она жаждала любви, эта женщина. Разве другая могла бы полюбить Джорджа Селби так сильно, так глубоко? И разве у нее нет прав на него? Разве он не принадлежит ей одной по праву ее всепоглощающей страсти? Его жена - жена ему по закону, и только. Она не настоящая жена ему. Пусть закон на ее стороне - все равно она не вправе стоять между двумя людьми, чьи души слиты в одну. Общество устроено скверно, только его нелепые порядки и привязывают Джорджа к той...

Так думала, так верила Лора, потому что хотела верить. Она пришла к этому вполне самостоятельно, - дерзкая и независимая, она не могла не прийти к этой мысли. Возможно, она слышала, наверняка слышала подобные теории, очень распространенные в ту пору, - теории о тирании брака и о свободе брака. Она даже слышала лекции, - их читали женщины, - о том, что брак должен оставаться в силе лишь до тех пор, пока это приятно обеим сторонам, будь то всего лишь год, месяц или день. Прежде Лора не слишком прислушивалась ко всему этому. Но теперь вспыхнувшее желание точно молния озарило для нее всю справедливость этих рассуждений. Да, конечно, это правильно! Бог не допустил бы, чтобы они с Джорджем Селби так сильно полюбили друг друга, если бы общество имело право воздвигнуть между ними нерушимую преграду. Джордж принадлежит ей. Разве он сам не признавался в этом?

Как ни силен был дух благочестия в доме сенатора Дилуорти, даже он не мог внушить Лоре важнейшее для христианки правило, каким-то образом упущенное при ее воспитании. В самом деле, разве не в этом доме слышала она, как женщины, известные всей стране и постоянно бывающие в конгрессе, высказывали чувства, полностью оправдывающие избранную ею линию поведения?

И вот они сидят рядом и разговаривают уже почти спокойно. Лора счастлива - по крайней мере так ей кажется. Но это - лихорадочное счастье, которое удалось урвать под покровом лжи и обмана, и даже сейчас ощущаешь, что оно мимолетно, опасно, и отдаешься ему со страхом. Она любит. Она любима. Конечно же, это счастье! И ни мрачное прошлое, ни тревожное настоящее, ни неверное будущее - ничто не отнимет у нее этого счастья!

О чем они говорили? О каких пустяках говорят в таких случаях люди, будь им даже семьдесят лет от роду... Лоре довольно было слышать его голос, быть с ним рядом. А ему довольно было сидеть рядом с нею и стараться по возможности ничем себя не связать. Притом ему вполне хватает настоящего, а будущее... Какой-нибудь выход да найдется - сколько уже раз так бывало.

И все же Лора не могла окончательно успокоиться и не думать о завтрашнем дне. Как сумеет Селби избавиться от жены? Сколько времени на это уйдет? Нельзя ли ему уехать в какой-нибудь штат, где развестись можно побыстрее? Он не может сказать точно. Это надо вместе обдумать. Надо все обсудить. И так далее. Не казалось ли это Лоре преступным заговором против другой женщины - такой же, как она сама, против сестры, - быть может, покушением на ее жизнь? Очевидно, нет. Этот человек по справедливости должен принадлежать ей, Лоре, - а тут на пути стоят какие-то препятствия. Вот и все. Кто совершает дурное дело, найдет для него не менее веские основания, чем другой - для дела доброго. Если уж ты нарушил десятую заповедь, все остальные тоже не в счет.

Так надо ли удивляться, что, когда Джордж Селби уходил, Лора из окна почти весело глядела, как он переходит залитую солнцем площадь? "Завтра я увижу его, - сказала она себе. - И послезавтра, и после-послезавтра. Теперь он мой!"

"Черт бы ее побрал, - сказал себе полковник, спускаясь с лестницы. Но тут же мысли его приняли новый оборот: - А впрочем... - прибавил он, жаль, что моя жена не осталась в Новом Орлеане".

ГЛАВА IX

КАК В ВАШИНГТОНЕ

РАСПРОСТРАНЯЮТСЯ НОВОСТИ

Отверзьте уши! Кто из вас закроет

Свой слух от гласа громкого Молвы?

Я, бурю оседлав, промчусь с Востока

До Запада поникшего и всюду

Огласку дам деяниям людей

Уста мои родят лишь клевету.

Звучит она на всех языках мира,

Всем уши заполняя злобной ложью.

"Король Генрих IV",

Едва ли кого-нибудь удивит, что полковник Бирайя Селлерс к тому времени стал одним из самых известных людей в Вашингтоне. Впервые за всю его жизнь нашлось где развернуться его талантам.