Позолоченный век

Теперь он оказался в центре грандиозных замыслов и планов, всевозможных спекуляций, политических и светских сплетен. Воздух был насыщен большими и малыми слухами и великими, но довольно смутными надеждами. И всякий спешил осуществить свои личные планы, - спешил так лихорадочно, словно боялся, что уже завтра наступит день Страшного суда. Действуй, пока заседает конгресс, твердил беспокойный дух, ведь в перерыве между сессиями нет места действиям и хитроумным планам.

Полковник Селлерс безмерно наслаждался этой суетой и всеобщим смятением; в атмосфере смутных ожиданий он был как рыба в воде. Его собственные планы стали необъятнее, туманней и величественней; в этой благоприятной обстановке полковник даже и самому себе стал казаться каким-то новым, значительным и загадочным. Если он и прежде был исполнен самоуважения, то теперь чуть ли не поклонялся Бирайе Селлерсу, точно какому-то высшему существу. Если бы ему предложили выбрать себе официальный пост из числа самых высоких, ему было бы нелегко сделать выбор. Президент республики? Но и президент, казалось ему, слишком ограничен и связан в своих действиях рамками конституции. Вот если бы Селлерс мог стать далай-ламой Соединенных Штатов - это, пожалуй, ближе всего подошло бы к его идеалу государственной должности. И почти в такой же мере он наслаждался бы безответственным всеведением специального корреспондента большой газеты.

Полковник Селлерс был хорошо знаком с президентом и вхож к нему в такие часы, когда чиновники еще маялись в приемной. Президент любил слушать полковника: его непринужденная словоохотливость действовала освежающе после благопристойной скуки людей, которые только и говорили что о делах, о правительстве и нескончаемо излагали свои взгляды на справедливость и распределение должностей. Полковник Селлерс был столь же страстным любителем сельского хозяйства и лошадей, как и сам Томас Джефферсон. Он мог часами рассказывать о своей великолепной конюшне и о своей плантации в Хоукае, - в его рассказах она выглядела чем-то вроде княжества. Президент непременно должен во время каникул навестить его и полюбоваться на его конный завод.

- У президента кормят недурно, - говаривал он бездельникам, окружавшим его в ресторане Уилларда. - Недурно для человека, живущего на жалованье. Но, господи помилуй, хотел бы я, чтоб он отведал нашего старинного гостеприимства, поглядел, что такое открытый дом, знаете ли. Кто заглянет ко мне, может подумать, будто я и не смотрю, что делается в доме, оставляю все на произвол судьбы. И сильно ошибется. Меня заботит прежде всего качество, сэр. У президента стол довольно разнообразный, но качество... На овощи тут, конечно, и рассчитывать нечего! А я в этом отношении очень привередлив. Возьмите, к примеру, сельдерей. Во всей Америке есть одно-единственное место, где растет настоящий сельдерей. Но что меня поражает - это вина! Можно подумать, что их изготовили в нью-йоркской таможне. Непременно пошлю президенту кое-что из моего погреба. Я был просто подавлен на днях, когда за обедом турецкий посол оставил свое вино недопитым.

Приехав в Вашингтон, полковник сначала подумывал о том, чтобы получить дипломатический пост в Константинополе: тогда он на месте наблюдал бы за распространением своего глазного эликсира; но так как это изобретение было еще не совсем готово, то константинопольский проект несколько поблек перед лицом других, более широких планов. Притом полковник чувствовал, что принесет отечеству больше пользы, не покидая его пределов. Он принадлежал к числу тех южан, о которых неизменно говорили, что они "искренне примирились с создавшимся положением".

- Я прогорел! - часто говорил он, весело смеясь. - Где уж мне тягаться с правительством! Меня обчистили, доконали, у меня только и осталось, что плантация да мой особняк. Мы вели большую игру и проиграли. И что до меня я не намерен хныкать. Я стою за то, чтобы поднять наш добрый старый флаг на всех незанятых землях. Вот я и сказал президенту: "Грант, говорю, почему бы нам не занять Санто-Доминго? Аннексируем его, а после узаконим дело. Это в моем духе. Я бы взялся уладить все в конгрессе. Юг будет участвовать в этом. Расположим к себе Юг, объединим два долга, выплатим их бумажными долларами и - вперед! Вот мое мнение". Баутвелл правильно понимает цену бумажным деньгам, но ему не хватает смелости. Хотел бы я полгода управлять казначейством. Уж я бы добился изобилия, и дела пошли бы в гору.

Полковник Селлерс имел доступ во все департаменты. Он знал всех членов обеих палат, а главное - всех кулуарных политиков. Поэтому он был в большом почете у репортеров и нередко засиживался в ложе прессы: доверительно сообщит что-нибудь новенькое о государственных делах, а эти сведения немедленно подхватываются - и телеграф разносит их по всей стране. Но даже и сам полковник потом изумляется, читая их, - они так приукрашены, что он и сам едва может их узнать. И он понимает намек: чтобы угодить газетам, он начинает всячески преувеличивать то, что до сих пор рассказывал попросту.