Позови его по имени (Самурай)

Эти минуты дали ей возможность вполне оценить степень мастерства обоих поединщиков. С детских лет отец усиленно обучал Нази различным стилям ведения боя – рукопашного и с применением холодного оружия, – и по потребности девушка могла показать хороший результат, но она понимала, что никогда не станет мастером высокого класса, в ней не было той сердцевины, движущего стержня совершенствования настоящего бойца – желания жизни боем. И всё же она с детства была покорена и заворожена красотою боя на мечах великих мастеров, тем более что тренировочные поединки отца и самурая Сёбуро, приносящие девочке всегда такое высокое эстетическое наслаждение, кончались бескровно, смехом, шутками и дружескими объятиями бойцов. Осознание того, что такое смерть в бою, вошло в её жизнь позднее и немало добавило к скорбному опыту реальной жизни, но печаль только обострила чувство прекрасного в душе девушки. В любом случае, она предпочитала быть свидетелем на поединках, а не их участником.

Матэ Токемада, напротив, жил боем. Плавность, скоординированность, точность движений его меча говорили о технике очень высокого уровня, той технике иайдо эйсин-рю, которая достигается только путём ежедневной, долгой, напряженной и сосредоточенной работы на тренировках, причём работы – любимой, приносящей глубокое эстетическое наслаждение даже в «мелочах». Только в бою было видно, какой утончённый эстет и певец своего дела самурай Токемада. Катана пел в его руках, по одному звуку его характерного свиста опытный мастер понял бы, насколько точны углы наклона лезвия при ударах. За полчаса поединка Нази не заметила ни единого лишнего движения рук или корпуса самурая, которые не приемлемы и стратегически, и эстетически. Со стратегической точки зрения они вызывают задержку в молниеносности правильного удара, ослабляют бойца и мешают ему, они не рациональны; а с эстетической точки зрения любое отклонение от идеала делает движение менее красивым, а реальный удар красив, потому что быстр и силён: меч как будто появляется ниоткуда, причём словно без малейших усилий со стороны бойца. Не заметно было также ни малейших признаков усталости или нетерпения со стороны самурая, что тоже характерно только для очень опытных бойцов, вся жизнь которых – в их мастерстве. Насколько Нази могла сравнивать, предыдущий японский поединщик Танимура Масатаки, более старший по возрасту и более прославленный, чем Матэ, всё же уступал ему в технике. Если Токемада выживет, внезапно подумалось девушке, он вполне может оказаться следующим сокэ (главным мастером Японии по иайдо) и лучшим её фехтовальщиком после Хасэгавы Эйсина.

«Если…» – потому что то, что показывал в поединке Нисан, было вообще не сравнимо ни с чем! Нази понимала, каким неприятным сюрпризом оказался для Токемады китаец, к которому он сначала так пренебрежительно отнесся! Но к чести самурая, Матэ вёл себя так, словно каждый день только и делал, что сталкивался с финтами «танцующего монаха»…

Нисан «танцевал»…

Это было похоже на бой самурая с тенью или солнечным зайчиком, на попытку проколоть ветер или рассечь солнечный луч!

Первое время Нази занималась больше своими эмоциями, чем фиксацией комбинаций поединка! Она понимала, что скорее всего видит подобное первый и последний раз в жизни.

Нисан «танцевал»…

Казалось, ему удалось создать не боевой стиль, а своеобразную философию торжества жизни. Если самурай жил боем, то монах видел в бое часть жизни, её маленькую составляющую – и только, потому что жизнь для него была беспредельна и бесконечна. Он не боялся смерти, и не потому, что был очень храбр, а потому, что смерти в его мире не существовало. Живой или умерший, он продолжал бы жить вечно в Танце Бесконечного Ликования Жизни.

Монах «танцевал». Он струился, как ветер, взлетал перепёлкой, увертывался леопардом, в нём словно переплелись все мыслимые и немыслимые стили кун-фу; все движения Нисана были естественны, легки и пластичны; его тело словно не имело костей и было способно принимать любую форму. Казалось, Нази иногда слышала его смех, смех без звука, в одних движениях стиля «пьяницы», или в коротком вскрике «журавля, едва не ужаленного змеёй», когда Нисан отдёргивал ногу в миллиметре от падающего на неё острия японского меча.

Она замечала и лёгкий лучик улыбки на лице китайца, скорее намёк на улыбку, и немыслимо было представить, что тот сможет нанести самураю смертельный удар, что он хочет этого удара. Меч в руке Нисана служил действительно только для молниеносной защиты, и лишь однажды, когда Токемада, видимо, совсем в этом уверился, произошло немыслимое. Самурай быстро начал комбинацию многостороннего удара батто хо но оку, монах отбил его уже в нижней точке, оба меча смотрели остриями вниз. Но уже через мгновение острие длинного китайского меча было в правом плече Токемады! Как произошло это, не понял никто. Казалось, сверкнула молния, ужалила – и исчезла. Монах вполне мог продлить движение гораздо глубже и нанести ранение более серьёзное.