Позволь ей уйти (СИ)

Он и не заметил, как ноги сами привели его к Центральному рынку. Просто шёл и шёл куда глаза глядят… А глядели они, оказывается, именно сюда. И Павел даже не сразу им поверил, когда увидел возле молочного павильона знакомую с детства торговку марлей Наташу, которая некогда так яростно и экспрессивно желала “всраться” всем пенсионерам. Словно и не было всех этих лет, словно ему сейчас снова — десять, и он только что удрал из детского дома во внеурочный час, чтобы прошвырнуться по рынку и стырить что-нибудь вкусненькое.

Павел остановился чуть поодаль, напряжённо замер… Наташа заметила его пристальное внимание и резко обернулась.

— Ну? — спросила она не слишком-то вежливо. — Чего уставился, парень? Что надо?

Павел сглотнул.

— Тётя Наташа, а вы… вы меня не помните? — спросил он, хотя понимал, что едва ли — сколько той шпаны ошивается каждый день на рынке, поди упомни всех!.. Однако случилось чудо: торговка часто заморгала, потом сощурилась, вглядываясь в его лицо, и вдруг всплеснула руками.

— Та не может бы-ы-ыть!.. — нараспев вскричала она. — Ты ж тот самый малой, что постоянно тут вертелся-крутился под ногами, лет этак…

— Десять, — подсказал он, улыбнувшись. — Десять лет назад.

— И ведь не изменился почти, засранец! — вздохнула она. — Ты откуда взялся-то? Где живёшь теперь?

— В Москве, тёть Наташ.

Она крепко, точно родного сына, обняла его, действительно радуясь этой незначительной встрече, а его с головы до ног словно прошило теплом.

На рынке по-прежнему можно было найти что угодно. Здесь было абсолютно всё, даже птичье молоко, пожалуй. Но бубликов — таких же ароматных, как в детстве, с мягкой сердцевиной и хрусткой корочкой, густо присыпанной маком, — не было.

И Милки, доверчиво сжимающей его ладонь и с аппетитом откусывающей от бублика, Милки, глазеющей из-под неровной чёлки по сторонам с непосредственным живым любопытством, Милки, заворожённо замирающей перед россыпью бус, браслетов, брошек и ярких блестящих заколок для волос, точно сорока, Милки, смеющейся и запрокидывающей голову, — её тоже не было.

Точнее — где-то, конечно же, она была. Ближе, чем можно себе представить. И уже через пару часов они должны были увидеться в детском доме…

Да только у этой Милки не осталось почти ничего общего с той беззаботной и наивной девчонкой, которая столько лет подряд держала в руках его сердце.

С той, которую он так любил…

=102

И сюрприз, и сам праздник в итоге удались на все сто. Вечер получился добрым, светлым и действительно семейным. Да они все и были друг для друга семьёй — одной большой, дружной, замечательной, самой настоящей семьёй…

Павел с грустью отметил, что Татьяна Васильевна сильно сдала и постарела. От нахлынувших чувств, от поздравлений, цветов и подарков, песен и танцев, которые посвящали ей дети — её дети, маленькие и большие — она то и дело принималась растроганно плакать.

На смену Высоцкой должна была прийти новая директриса — сама бывшая воспитанница детского дома. Она сидела сейчас за столом рядом с Татьяной Васильевной, подбадривала её и клятвенно заверяла, что будет заботиться обо всём так же преданно и искренне, как и её предшественница, а та лишь кивала и утирала слёзы платочком.

Милка казалась непривычно тихой, непохожей на саму себя. С собранными на затылке волосами, без косметики и в простой неброской одежде она выглядела пятнадцатилетней девчонкой. Почти не пила, не выкрутасничала, не отчебучивала никаких номеров в своём стиле, не скандалила. Когда старые знакомые забрасывали Павла вопросами про балет, Мила даже не вставляла привычные ехидные замечания по ходу беседы.

Павел с трудом отбивался от настойчивых просьб усесться в шпагат “вот прямо здесь и сейчас”, мотивируя тем, что в джинсах это неудобно, и затверженно отвечал на одни и те же вопросы: про геев в балете, про “колготки”, про отсутствие трусов у мужчин-танцовщиков.

— А вот в интернете так много фотографий и картинок ног балерин, — с жаром говорил ему кто-то из бывших одноклассников. — Там две ступни рядом — одна в пуанте, а другая полностью изуродована, смотреть страшно — синяки, шишки, кровяные мозоли… Это у вас только после спектаклей так или постоянно?

— У мужчин с этим попроще, потому что мы не танцуем в пуантах, — терпеливо объяснял Павел. — Мы танцуем исключительно в балетках.

— В них ноги не разбиваются?

— Разбиваются, но не до такой степени, как у женщин. У тех всё действительно по-страшному, я им очень сочувствую.

— Даже здесь мужикам больше повезло, а бабы мучаются, — со вздохом подала наконец голос Мила.

— У тебя всё нормально? — негромко спросил он, когда от него все отстали. — Ты какая-то кислая весь вечер. Даже почти не ешь и не пьёшь.

— Нормально, — коротко отозвалась она. — Просто тошнит немного и голова кружится.

Его осенила внезапная догадка.

— Ты не беременна, случайно?

Мила в непритворном ужасе округлила глаза.

— Совсем спятил?

— А что я такого сказал? В браке иногда рождаются дети… — насмешливо заметил он.

— Нет, я не беременна, — резковато отозвалась Милка. — Только этого мне сейчас ещё и не хватало…