Позволь ей уйти (СИ)

— Это я в роли Одетты в “Лебедином озере”, — сообщила Хрусталёва, остановившись рядом. Пашка перевёл на неё недоверчивый взгляд. Вот эта вот красавица-лебедь — Ксения Андреевна?! Да быть такого не может…

— Да, я немножко изменилась с тех пор, — грустно заметила балерина, правильно расшифровав выражение его лица. — Как-никак, уже почти сорок лет прошло. Впрочем, не будем хандрить и меланхолить… Ступай в ванную мыть руки.

Пашку очень смущало, что Хрусталёва позвала его ужинать не в кухне, по-простому, а в комнате — за накрытым чистейшей льняной скатертью овальным столом. Он ужасно боялся капнуть супом на кипенно-белую ткань, кусок застревал у него в горле, а хлеб крошился в руках. Вкуса еды бедняга совершенно не чувствовал; он даже с трудом вспомнил бы, чем его в принципе угощали.

Наконец пытка ужином была закончена, и Пашка с огромным облегчением пересел из-за стола на диван. Хрусталёва опустилась в кресло напротив: настало время душеспасительных бесед. Пашка сделал глубокий вдох, как перед прыжком в воду, и приготовился к моральной экзекуции.

=35

Однако вместо того, чтобы ругать его, Хрусталёва вдруг мягко спросила:

— Что, дружок, балет тебе не очень нравится?

Пашка заёрзал на месте. Он ожидал упрёков, обвинений в неблагодарности, осуждения и порицания… Откровенный вопрос, заданный столь доверительным тоном, застал его врасплох.

— Ну, я пока… не очень разобрался, — дипломатично вывернулся он.

— Ещё бы. Где бы ты успел разобраться и когда, — усмехнулась она. — Полагаю, ты не видел ни одного спектакля даже в записи… Ну ничего, мы это поправим.

— А зачем поправлять? Ну, если это не моё… то, может, и не надо? — с робкой надеждой поинтересовался он.

— Не твоё? — её губы искривила ироничная усмешка. — С такими-то данными? Да ты рождён для балета, и не смей со мной спорить, ты просто пока ничего в этом не понимаешь… Но когда-нибудь, очень хочется верить, ты вспомнишь вредную старуху и мысленно скажешь ей “спасибо”.

Пашка насупился. Похоже, безумная идея слепить из него великого танцовщика так и не оставила Хрусталёву.

— Жаль, что в этом году время упущено, учёба уже началась… Но ничего, в следующем ты обязательно поступишь, я буду лично заниматься твоей подготовкой к поступлению.

Пашка совсем растерялся.

— К поступлению куда?

— В Москву, в хореографическую академию при Театре балета.

Сказать, что он обалдел — ничего не сказать.

— В Москву? Я?!

— Именно так.

“А как же Милка?” — подумал он, но вслух, понятное дело, сказал совсем другое:

— А если я не поступлю?

— Поступишь, — уверенно сказала она. — Во-первых, у тебя талант, а во-вторых… на случай всевозможных форс-мажоров… ректор академии — мой бывший муж. Мы с ним остались не в очень хороших отношениях, но уж в этой мелочи он мне точно не откажет. Так что поступишь, — заключила она, — это даже не обсуждается.

Пашка подавленно молчал. Его терзали самые противоречивые мысли и эмоции. С одной стороны, это же кайф — поехать в Москву, пусть и для того, чтобы учиться этому дурацкому балету, но в Москву же! В столицу! Мечта!.. А с другой стороны… ну как он бросит Милку? Как оставит её здесь одну? Они же не смогут друг без друга. Им нельзя разлучаться, никак нельзя…

— А у нас… в Таганроге… нет никаких хореографических академий? — спросил он неуверенно. — Ну, чтобы не пришлось так далеко ехать.

— Тебе нельзя тут оставаться, Паша, — убеждённо произнесла балерина. — У таких, как ты, здесь нет и не может быть будущего. Ты пропадёшь. Нет, нет… только столица. Только там ты сможешь вырваться из этого замкнутого круга. Но для того, чтобы вырваться, нам с тобой придётся работать, работать, работать до седьмого пота…

Пашка заметно поскучнел.

Хрусталёва встала, подошла к книжному шкафу и, пробежавшись кончиками пальцев по корешкам книг, выцепила откуда-то из середины увесистый томик в синей обложке.

— Вот. Это тебе от меня подарок — сказки и новеллы Гофмана.

Пашка недоумевающе вскинул на её глаза, совершенно потеряв нить беседы. При чём тут какой-то Гофман?!

— Открой-ка на двадцать пятой странице.

Он послушно раскрыл книгу и упёрся взглядом в название сказки: “Щелкунчик и мышиный король”.

— Я хочу показать тебе видеозапись прекрасного балета Петра Ильича Чайковского, — сообщила Хрусталёва. — Но ты гораздо лучше поймёшь его, зная текст, который лёг в основу либретто.*

Пашка скептически искривил губы и незаметно поморщился. Вот только Чайковского ему ещё и не хватало!

Между тем Ксения Андреевна достала видеокассету и благосклонно кивнула Пашке:

— Читай вслух. С самого начала.

– “Двадцать четвёртого декабря детям советника медицины Шальб… Штальбаума весь день не разрешалось входить в проходную комнату…” — с покорной обречённостью забубнил Пашка.

— Не так. С чувством, с толком, с расстановкой, — покачала головой балерина.