Позволь мне, Грейнджер (СИ)

«Всё, что захочешь… Я обещаю тебе, Авис. И ты обещай мне, что однажды позволишь показать, каково это — желать тебя. Ты позволишь мне делать с тобой всё, что я захочу. Всё, из-за чего ты будешь течь и тереться о моё колено, прося скорейшего проникновения. Я попробую тебя. Для начала. Попробую на вкус, вылизывая тебя между ног. Мои руки будут сжимать твои бедра. Я уверен, что они чёртовски мягкие и нежные. Мой член будет болезненно пульсировать от тесноты в брюках. Я буду наслаждаться тобой. Твоими стонами, вздрагиваниями. Я опущу руку и сожму свой член рукой, когда твои изящные пальцы коснутся моих волос. Когда ты в порыве возбуждения будешь тянуть меня ближе. Ближе к себе. И вот тогда, на пределе, я отстранюсь… Встану на колени перед тобой, обхватив за талию рукой, я приподниму тебя, давая возможность попробовать себя. Ты не скроешься. Не станешь закрываться. Ты будешь выдыхать моё имя, жадно целуя, борясь с моим языком. Твои плечи будут дрожать, ты вцепишься в меня, словно я — единственная возможность удержаться на земле. Я, немного агрессивнее, чем нужно, толкну тебя обратно. Проведу членом по твоим складкам, распределяя смазку по головке. Я не сведу с тебя взгляда, пока ты будешь принимать меня впервые. Моё дыхание, твои стоны — всё смешается. И тогда ты почувствуешь, поймешь, каково это - до беспамятства желать тебя…».

Гермиона, задыхаясь, всхлипнула. Буквы на пергаменте расплылись перед её лицом. Она уловила запах… запах его парфюма от пергамента, и тогда с криком, взрывом, ощутимом в голове, она зажмурилась, не веря происходящему… Не доверяя себе и своим ощущениям. Её будто расщепило. Безболезненно. И спустя секунды каждая клеточка её тела стала соединяться снова.

Ноги Гермионы всё ещё подрагивали, когда трепещущие веки закрылись…

Только на следующий день, когда девушка откроет глаза, она увидит последнюю записку, что так и не открыла…

«Добрых снов, Авис…»

========== chapter three ==========

Она могла провести этот вечер по-другому.

Могла уткнуться носом в пушок Живоглота и смотреть телевизор. Гермиона могла бы с легкостью выполнить задание, порученное мистером Вольфондом. Любое. Другое.

Девушка согласилась бы на всё, лишь бы не стоять здесь: в бирюзовом платье, что выглядит словно вторая кожа, с высокой прической, пряди которой падали ей на плечи и шею, вызывая мурашки.

Гермиона могла бы быть с ним. Сейчас. Лёжа на постели в своей уютной квартире, она бы рассказывала ему, как ей не повезло быть приглашённой на благотворительный вечер, устроенный самим Малфоем. Мистером номер-один-богатый-холостяк в магическом Лондоне.

Она не видела его вот уже почти десять лет. Кроме тех случаев, когда Ежедневный пророк пестрил таблоидными высказываниями об успехах чистокровного волшебника.

Он изменился.

Первое, о чем подумала Грейнджер, заметив светлую макушку в толпе, что мужчина приветствовал.

Малфой стал шире в плечах и будто выше. Гермионе хотелось закатить глаза от мыслей, что она заметила его изменения. Изменения его тела и, черт, его лица, что стало мужественнее. От него веяло аристократией. Выдержкой. Пропала мальчишеская ухмылка. Та, что Гермионе даже нравилась. Она никогда не признается ему в этом. Они не были лучшими друзьями. Совсем. Далеко не друзьями.

Она помнила его оскорбления. Те, что так цепляли. Помнила его маниакальный взгляд и… сейчас она может себе признаться, что видела отвращение в его глазах. То, с каким презрением Малфой смотрел на неё.

Грейнджер никак не могла понять — неужели люди могут так сильно ненавидеть?

Но ещё… она помнила их противостояние. Это было похоже на соприкосновения холодного с обжигающе горячим. То, какие эмоции он вызывал в ней — это было неподдельно. Когда её горло сдавливало от невысказанных слов, что крутились на языке на очередную бредятину слизеринца. Она помнит, как вся её сущность будто всегда была готова к атаке. Принимала стойку гепарда, готовясь наброситься, скажи ей Малфой хоть слово.

Но он замолкал. Всегда делал именно так: доводил до точки кипения, забрасывая в котелок свое последнее слово, и ждал. Ждал, когда она взорвется или покроется пятнами алого цвета от злости.

Наверное, так устроено наше восприятие — люди всегда запоминают те моменты, когда эмоциональный фон становится нестабильным на почве той или иной ситуации. Будь то радость или грусть, злость или возбуждение, волнение или сострадание. Но для себя Грейнджер отметила, что именно тот спектр эмоций, что вызывал в ней высокомерный слизеринец, так четко отпечатался в её сознании, прорезаясь отголосками прошлого в моменты её размышлений.

Осязаемость тех эмоций, что вызывал Малфой, до сих пор покалывала где-то на подкорке.

Гермиона сочла это удивительным.