Позвони мне

Мне за свою околоцерковную жизнь довелось повстречаться, перезнакомиться с сотнями священнослужителей. Могу засвидетельствовать, что духовенство, в общем случае, делится на три чётко обозначенные группы. Это батюшки городские, батюшки сельские и выездные, вояжные служители культа. Городские батюшки, тяготеющие к корыту пошире и поглубже, скажу по совести, для меня малоинтересны. Сельские священники – это в некотором роде ссыльное духовенство, неугодное высоким властям, часто и потому, что не желало стучать так громко, как хотелось бы. Их загоняли на далёкие, малопривлекательные приходы, со скромным достатком, чтобы там на досуге поразмышлять на предмет, что есть истина. Фактически, эти неприметные люди пронесли на себе славу и дух православной веры сквозь жуткий двадцатый век. Среди выездных попов попадались такие перлы, что с них бы картины да эпические романы ваять. Обо всех, разумеется, не расскажешь, но вот об одном, отце Николае, могу замолвить пару словечек.

Надо знать, что сельские люди, посещающие церковные службы, разительно отличаются от городских прихожан. Городская душа отправляется в церковь из страха перед смертью, она ищет там утешения, надежды на спасение. Сельский человек меньше боится смерти, быть может оттого, что постоянно наблюдает на собственном подворье жизненный круговорот. Пребывая ближе к повседневному естеству, селянин ходит в церковь большей частью из любви к жизни, ко Христу, видя в Нём поруку и знамение щедрости природы. Господа нашего Иисуса городские и сельские люди видят и понимают по-разному.

Для горожанина иконный ряд, связанный с изображением Спасителя, рисуется как «Спас Вседержитель», «Спас в силах», «Спас ярое око», когда Христос фигурирует в качестве грозной силы, милующей и карающей людей за их добрые и худые дела. Для сельского прихожанина Спаситель выступает преимущественно в образе маленького Иисуса, изображаемого на иконах Богородичного чина. Селяне воспринимают Христа как маленького ребёнка, которого умилённо называют Боженька, и радостно молятся Ему, доверяя самые сокровенные тайны. Ребёнок естественней воспринимается как залог бессмертия, ибо в нём невозможно прочитать признаки конечности и собственного бытия.

Итак, об отце Николае. Наше личное знакомство завязалось при необычайных обстоятельствах. Приехав по приглашению в одну из сельских церквей к концу богослужения, я застал в святом алтаре дерущихся на кулачках отца Николая и местного старосту, не поделивших по-доброму воскресную выручку. В наших храмах богослужения сопровождаются непрекращающейся денежной вознёй. Постоянно что-то шуршит, позвякивает. Этот зловещий лейтмотив пронизывает церковную жизнь сверху донизу. Итак, забавный, как вы правильно догадались, оказался священник. Позже мы славно подружились, и мне довелось немало потрудиться на его часто меняющихся приходах. В одной из доверительных бесед батюшка в сердцах поведал откровение высочайшей литературной пронзительности, перед которым меркнет гений самого Фёдора Михайловича.

Дело в том, что от города, в котором жил отец Николай, до его сельского прихода было не меньше двухсот вёрст. Режим работы священника оказался таков, что необходимый автобус отходил по расписанию крайне неудобно, буквально сразу же по окончании воскресной службы. Чаще всего батюшка даже не успевал пересчитать вырученные деньги. Он запихивал бумажные купюры, извлеченные из разных карманов, в поповский безразмерный саквояж и мигом залетал в автобус.

И вот тут-то начинались едва ли не крестные страдания. Дорога дальняя, народищу полный автобус, священнику, конечно, место полагалось, но деньги пересчитывать не было никакой возможности. Отец Николай говорил: «Пока доберёшься домой, с ума можно сойти. Запущу втихаря руку в саквояж, на ощупь пробую деньги, чувствую, что нормально, но точно ведь не знаю сколько, хоть бейся головой в стену». Вот ведь какие страстные муки приходилось терпеть нашим батюшкам. Может, не следовало об этом рассказывать, но и скрывать не смею пред Господом Богом своим.

Вне всякого сомнения, в доперестроечные времена христианство в целом, по всем конфессиям, пребывало в более крепком духовном стоянии, невзирая на жесточайшие репрессии и провокации со стороны властей. Курс на удушение религиозной жизни в стране ни от кого не скрывался. Мне приходилось встречаться в лагерях, отнюдь не пионерских, с людьми, имевшими мужество и светлую честь пострадать за веру Христову, большей частью протестантского исповедания. Это были в высшей степени порядочные ребята, несли себя они очень достойно.