Позвоночник

Между тем кто-то наблюдал за ней, она не могла объяснить, кто и зачем, и успокаивала себя словом "паранойя". Слово не помогало. Слова вообще редко помогают.

Ряд домов уходил вдаль, нашивкой на речной рукав. Крыши встречали новый день: ложись сверху.

Она вылетела из сада, чтобы попасть к себе домой, раньше, чем туда прибудет её тело. Ждать было глупо. Герман пожелал исчезнуть. Тимур пожелал её, а пожелать её значило отказаться от всего, что у него, в его одиночестве, было. Талант должен ходить голодным и одиноким. Можно выбрать что-то одно, либо то, либо это, но сытым, обласканным и довольным талант быть не должен: ясно, как дважды два. Какой смысл выражать себя, к чему-то рваться, если ты и так принят всеми мирами сразу?

Потому-то у творцов, в нашей коже, скорее уж демоническая, чем ангельская натура. Демон делает многое, чтобы уйти от боли, ангел же – так блажен, что имеет общую природу с наркоманом. А там, где рождается кайф, дохнет искусство.

Приходиться находиться поодаль от неотразимого, чтобы смочь его отразить. Быть никем, чтобы понимать всех. Принёсший жизнь на алтарь творения каждый раз выкладывается, как в последний. Утро не придёт. Грош цена танцу смерти, если артиста ждут дома. «Тим, нам не стоит пересекаться никогда, – обращение, за виском, звякнув, рассыпалось осколками, почему-то в глаз. – Замечательно, что мы оба, параллельно, делаем то, чем являемся».

– Ты тоже отдохни, – пропела Айза. – Выглядишь измученной. Так странно, без косметики ты как будто одновременно младше и старше. Младше на лицо, старше на глаза.

– А ты просто красивая. Такие нам нужны. – Юна заставила себя улыбнуться. Вытащила из рюкзака бутылку воды, с растворённым витамином C. Отпила шипучки. Организм, после спидов, помочь себе сам не мог, или мог, но мало. Его следовало поддержать.

Чёрная прядь выбилась из-под шапочки Айзы, напоминая, на её лице, трещину. В белом фарфоре. Юна влетела к себе в форточку. На общей кухне, стоя у раковины, в наушниках, она вглядывалась в оконное стекло, напротив. Там отражались две девушки, точные её копии. Одна чуть ближе другой, более проявленная. Лампа давала достаточно света, чтобы разглядеть, что их две, но на лица не хватало не то мощности, не то зрения. Юна качнула головой в сторону, волнообразно. Жест повторили обе. Сделала несколько движений, перед обеими собой, как ученицами. В обшарпанной коммунальной квартире. Посреди зеркального зала. Глядя на окно, провела рукой в воздухе. Правая, которая ярче, Юна погладила левую Юну по щеке. Музыка играла. Солист кричал. Все трое, оригинал и копии, плыли в его ритме, приближаясь друг к другу, и, чем ближе они становились, тем меньше становилось расстояние между её двойниками. Подойдя вплотную, Юна разглядела: маленькая спряталась в большой. Получилась матрёшка. Песня стихла. Настала тишина. Сквозь оконное стекло Юна видела здание соседнего дома и раскидистое дерево, росшее посреди двора.

Времена накладывались друг на друга. Где сидящая на бетоне, где танцующая в ветхом доме, рядом с метро "Приморская", она не различала. Обе они были ей, тогда или сейчас, потом или ранее. Уродливые и прекрасные, жуткие и ласковые, маленькие и большие, Юны летали везде, где им нравилось, и, где не нравилось, тоже летали. Юна мёрзла.

– А вот и наш транспорт, – уклонилась от ответа Айза. Комплименты смущают. К ним подъехала скромная "Лада". Танцовщицы продавили заднее сиденье.

Такси было вызвано на отложку с карты. Наличные, заработанные сегодня, все поголовно, имели иностранный вид.

***

#np Bad Omens – Enough, enough now

(продолжение)

РАЙОН: ВАСИЛЕОСТРОВСКИЙ. СКОРОСТЬ СНАРУЖИ: СЕМЬДЕСЯТ КИЛОМЕТРОВ В ЧАС. СКОРОСТЬ ВНУТРИ: СТО УДАРОВ В МИНУТУ. СКОРОСТЬ МЕЖДУ: ТРИ МОРСКИХ УЗЛА В СЕКУНДУ. МЫСЛИ – ЭТО ВСТРЕЧА ВОДЫ В ТЕЛЕ И ВОКРУГ НЕГО. ДАВЛЕНИЕ С ТОЙ И ЭТОЙ СТОРОНЫ: НА ПРЕДЕЛЕ. ШУМИТ ВЕТЕР. СЕРЕЕТ АСФАЛЬТ. ГРЕМЯТ ТРАМВАИ, ШУРШАТ ТРОЛЛЕЙБУСЫ, ПРОБЕГАЮТ АВТОМОБИЛИ. ПО ЕЩЁ ЗЕЛЁНЫМ ГАЗОНАМ ПОЛЗУТ, ВТОРЯ ВЕТРУ, ХРУПКИЕ ОРАНЖЕВЫЕ ЛИСТЬЯ.

Айза, жившая в центре, наверное, уже спала. Мягкое сиденье убаюкивало и Юну. Один её глаз грезил наяву, другой, на посту, следил, как из ночного тёмно-серого в дневной светло-серый, набухая светом, просыпается город. Рисунок полили из банки, вместо того чтобы смочить в ней кисть. Здания размывало туманом.

Она заметила его сразу.

Вытянутый к небу силуэт, не фигура среди пустоты, но, скорее, брешь в плотном воздухе: стрельчатая арка. Ведущая в собор, где никому не молятся. Некому. Высокий мальчик с лохматой головой. Трафарет лохматого мальчика, вырезанный в улице. В видавшей виды парке, чёрных джинсах, стоптанных кедах, темноголовый. Кто сказал, что дыра лишена цвета? В ней – всё, что не лист, из которого она появилась. Она не принадлежит листу. Зато принадлежит всему остальному.

Юна заметила его и, очнувшись, крикнула: «Тормозите, сейчас!» – водителю, по прямой устремлённому вдаль.