Позывной "Хоттабыч" 2 (СИ)

— Граждане осужденные! — громко произнес он, привлекая наше внимание. — Если кому совсем невмочь, оставайтесь на своих местах! Сначала выходят те, кто в состоянии двигаться самостоятельно! Двигаемся по одному, начиная с ближней к выходу камеры! Давайте, болезные, пошевеливайтесь! Вам еще к местному начальству попасть надо, для установления «нормы выработки» Праны и Силы в зависимости от ваших Рангов! — Любезно продолжил свой «ликбез» начальник конвоя. — Иначе «сгорите» за несколько дней! Пошевеливайтесь, доходяги! Каждая минута, проведенная в Абакане без установленной «нормы», съедает у вас час, а то и целые сутки жизни! Мне-то плевать, что вы раньше сдохнете — туда вам и дорога! Но я сегодня добрый…

Заключенные, матерясь сквозь зубы, начали в прямом смысле слова выползать на продол вагона. Кто-то едва стоял на дрожащих ногах, держась за стены и деактивированные решетки, кто-то пытался гордо «держать» голову и обойтись «без костылей», но спотыкался на каждом шагу. Но тяжело было всем. Откровенных доходяг, кстати, на этапе не было. Все, худо-бедно, но топали на перрон своими ногами. «Выпнув» из вагона весь контингент, капитан дождался, когда принимающая сторона пересчитает нас по головам и, «взяв под козырек», захлопнул дверь «Столыпина». Пока мы выходили на перрон, товарный вагон был отцеплен и загнан в тупик. Один из наших новых надзирателей подал какой-то знак машинисту, локомотив, засвистев в очередной раз, покатил одиночный вагонзак за пределы тюрьмы.

— Итак, господа осужденные! — Привлек к себе внимание хорошо поставленным голосом один из надзирателей. По внешнему виду — местный, скорее всего, из так называемых «Енисейских кыргызов». — Слушаем меня внимательно, если не хотите иметь в дальнейшем особых проблем со здоровьем, а то и с самой жизнью!

Заключенные навострили уши, внимая тому, чем огорошит их этот, вполне себе миролюбивый надзиратель самой чудовищной в мире тюрьмы, если не понимать в рассчёт фашистские концлагеря — плата за нахождение в которой исчисляется количеством Жизненной Энергии. Мы с Вревским тоже внимательно слушали, только командир оставался не особо заинтересованным в этом «инструктаже» — все нюансы пребывания здесь он уже успел изучить на собственной шкуре.

— Сейчас вас всех примет лично Великий Черный Шаман и Пожиратель душ, а также градоначальник нашего славного города-тюрмы Абакан — хам Атойгах! При обращении к Великому Шаману обязательно использовать уважительную форму — «хам». Хам Атойгах! Иначе ваше нахождение здесь будет совсем некомфортным, болезненным и очень коротким! Если хотите протянуть подольше, советую внимательно слушать и беспрекословно выполнять распоряжения хама Атойгаха!

После этой маленькой «просветительской» речи, нас пригласили (вежливо!) пройти в приемную настоящего Хозяина (как в прямом, так и в переносном смысле [1]) Абакана — Великого Черного и чего-то там еще Шамана, находящуюся прямо в здании железнодорожного вокзала.

[1] Хозяин — начальник ИТУ, тюрьмы, СИЗО, «зоны» (уголовный жаргон).

Мы с трудом дошлепали до приемной, на ногах словно пудовые чугунные чушки висели. Да ощущение такое, словно ты сутки разгружал вагоны без отдыха, воды и еды. В общем, чувствовал я себя очень уставшим, обессиленным и совсем недееспособным. Как будто во время тяжелой болезни. Благо, что тошнотворное состояние, проявившее себя в первые минуты нахождения в Абакане, отступило. А то бы и не знаю, как бы я все это вынес? Состояние моих спутников, если и отличалось от моего, то ненамного. Вревский, так и вообще, отливал бледной зеленцой, словно холерая немочь. А вот оснаб держался вполне себе, хоть и ему приходилось совсем не сладко.

Приемная начальника зоны оказалась большой и светлой, со множеством мягких лавочек, установленных вдоль стен, на которые со стоном попадали заключенные. Один из молодых людей, сопровождающих нас с перрона, уселся за стол возле двери кабинета и положил перед собой папки с делами. Бегло просмотрев переданную капитаном «документацию», он разложил «дела» на две неравные кучки. Отодвинув маленькую кучку в сторону, он начал зачитывать фамилии заключенных из большой.

— Бжезинский, Казимир Мирославович, — произнес он имя, обозначенное на самой верхней папке, — одна тысяча восемьсот девяносто седьмого года рождения! Подойдите ко мне.

С лавки, дрожа от «истощения» Жизненных Сил и опираясь на побеленную стену, поднялся пятидесятилетний, некогда импозантный мужчина, с наружностью «театрального деятеля культуры и искусства». Грива густых седоватых волос, зачесанная назад, на которую в оны дни мужик, наверное, тратил массу своего времени, ныне была неопрятна и засалена. Да и вообще, если бы секретарь шамана не сообщил во всеуслышание дату его рождения, я бы подумал, что ему явно за шестьдесят. Мужик, с трудом добравшись до стола, принял дрожащими руками от молодого человека папку со своим делом.

— Проходите, Казимир Мирославович, Великий Шаман вас уже ожидает.