Позывной "Хоттабыч" 2 (СИ)

[2] Вопреки расхожему мнению, эта фраза не принадлежит перу Владимира Владимировича Маяковского. Стихотворение «Баллада о гвоздях», которое заканчивается этими строками, написал поэт Николай Семенович Тихонов в 1919-ом году.

— Спокойно трубку докурил до конца,

Спокойно улыбку стер с лица.

«Команда, во фронт! Офицеры, вперед!»

Сухими шагами командир идет. — Продекламировал я начальные строки этого стихотворения.

— Да, — согласно кивнул секретарь, — эти строки, как нельзя лучше характеризуют князя Головина. Вы знаете, я иногда ему завидую, — неожиданно признался младший сын Великого Шамана. — У меня бы не хватило стойкости, так высоко «держать планку» в подобных условиях. Я либо «согнулся» б, либо «сломался»… А он — настоящий кремень!

В кабинете оснаб надолго не задержался, вышел буквально через пять минут, слегка посвежевший и с точно таким же знаком-Тамгой над головой, как и у остальных посетителей кабинета Великого Черного Шамана.

— Чего так быстро, командир? — просипел я с отдышкой, уже с трудом удерживая себя на лавочке в вертикальном положении. Слабые старческие мышцы подрагивали от «напряжения» по всему моему телу, как будто я весь день таскал непосильную ношу. Хотелось упасть ничком и лежать, не двигаясь, как можно дольше.

— А долго ли умеючи? — Подмигнул мне Петров. — Как сам, Хоттабыч? — обеспокоенно спросил он. — Не помер еще?

— Хрен дождетесь! — Попытался хохотнуть я, но из груди вырвался лишь клекот умирающей птицы. — Потрепыхаюсь еще!

— Вы можете подождать здесь своих друзей, ваше сиятельство, — произнес секретарь.

— Спасибо, Арыхпай Атойгахович, — поблагодарил его оснаб, опускаясь рядом со мной на лавку и подставляя плечо, на которое я тут же навалился.

— Не за что! — отозвался секретарь. — Вревский, Сергей Станиславович… — Арыхпай взял в руки очередную папку. — Проходите. Великий Черный Шаман ждет вас.

Бывший ротмистр Вревский тоже попытался «держать марку» по дороге к дверям Хозяина Абакана. Но, надо признать, что у него это плохо получалось. Он едва волочил ноги, а его согбенная спина, которую он безрезультатно пытался выпрямить, напоминала горб Квазимодо [3].

[3] Квазимодо — горбатый звонарь, главный герой романа Виктора Гюго «Собор Парижской Богоматери».

Секретарь с трудом прятал то и дело прорывающуюся ехидную улыбку на губах. Похоже, он тоже вполне оценил усилия Вревского и больших иллюзий на этот счет не питал. Ротмистр находился в кабинете Великого Жреца дольше всех осужденных, посетивших его ранее. За это время я несколько раз едва не потерял сознание от постоянно усиливающейся слабости. И только хлесткие пощечины командира, не дали мне провалиться «в тину» сладостного забвения. Я уже вообще не думал, что сумею дотянуть до того момента, когда наш «фашистский друг» выйдет обратно. Но его все не было и не было.

— Хоттабыч! — В очередной раз тряхнул меня командир, возвращая в сознание. Слава Богу, что не отвесил очередную затрещину! Рука у него тяжелая — щеки после пощечин горели огнем. — Держись, старичок — «норматив» можно определить только тому, кто находиться в полном сознании! Потеряешь его, а вместе с ним можешь потерять и саму жизнь! Эти твари, что находятся в подчинении у Пожирателя Душ, махом сожрут всю твою Прану с превеликим удовольствием! И даже не подавятся! И спасибо не скажут!

— Хрена им! — Ухмыльнулся я, скручивая из дрожащих пальцев кукиш. Я едва-едва удерживался «на краю пропасти», и пытался «шутить», чтобы хоть как-то удержаться «на плаву». — Моя Прана или поперек глотки им встанет, или изойдут от нее, падлы, кровавым поносом! Я их, сука, и на том свете достану!

— Давай-давай, Хоттабыч, разговаривай со мной! — подбадривал меня командир. — Продержись еще немного… еще чуть-чуть…

— Последний… бой… — прохрипел я, едва слышно — он трудный… самый [4] …

[4] Отрывок из песни Михаила Ножкина «Последний бой», написанной в 1968-ом году для киноэпопеи «Освобождение».

— Что ты сказал? — Наклонился к самому моему лицу командир, не разобравший последних слов.

Конечно, этой песни оснаб не знал, либо не помнил, хоть мы и пережили общее с ним слияние памяти. Надо ему… потом… как-нибудь напеть… Но эти слова неожиданно придали мне сил…

И когда входная дверь кабинета Пожирателя Душ распахнулась я, отпихнув слабыми руками оснаба, самостоятельно поднялся на подрагивающие ноги и сделал первый шаг:

— Последний раз сойдемся завтра в рукопашной,

Последний раз России сможем послужить.

А за нее и помереть совсем не страшно,

Хоть каждый все-таки надеется дожить!