Позывной «Курсант»

— Управляющий. Не доволен, что я надоедаю гостю пустыми разговорами, — поясняет папе официант. Он оглядывается на злого мужчину в костюме и кивает ему. — Сергей Алексеевич, извините, что не могу поговорить ещё. А то останусь без работы. Сами знаете, с работой сложно. Чего изволите?

— Будьте любезны, Леонид, две порции венских вафель и… Эх! — папа делает взмах рукой, а потом хохочет. — И мороженое. Гулять, так гулять!

Он наклоняется ко мне, смотрит смеющимся взглядом, а потом добавляет.

— Только не проговорись маме. Она меня убьет за такое количество сладкого.

Официант перекидывает салфетку, которая висит у него на локте, на другую руку и отходит. Наверное, отправился готовить вафли. Мне почему-то кажется, все происходит именно так. Официантам называют блюдо и они уходят, чтоб его приготовить. Отличная это работа. Они ведь могут съесть сколько угодно вафель с сиропом, пока выпекают их.

— Папа, а кто этот человек? Твой друг?

— Нет-нет, — папа снова смеётся, но как-то грустно. — Просто знакомый. Его зовут Леонид. Раньше он жил в России, а теперь живёт здесь. Нам приятно иногда поговорить на русском языке друг с другом. Это создает иллюзию, будто мы дома. Понимаешь меня?

Если честно, я не понимаю. Родители говорят со мной и на русском, и на немецком. Мама считает, я тоже должен знать языки, чтобы они с папой мною гордились. Но зачем нам этот Леонид? Или папе разговаривать с ним так же приятно, как со мной или с мамой?

Я смотрю на папу и ловлю его ответный взгляд.

— Ты такой серьезный сейчас… Алёша, Алёша, а ведь ты уже совсем взрослый…

Папа качает головой, и в этот момент я слышу звон колоколов на кирхе. Они звонят каждый час. Поначалу я всегда замирал, завороженно слушая эти звуки. Сейчас уже привык. Папа ещё раз улыбается, затем наклоняется ко мне и с заговорщицким видом говорит:

— Алёша… подожди меня здесь, буквально пять минут. Я отойду в банк, заберу там кое-что, и снова вернусь. Хорошо? Вот, посмотри…

Он указывает рукой в сторону того самого банка, где мы были совсем недавно.

— Его отсюда видно. Я быстро. Хорошо? Управляющего предупрежу, не беспокойся. И наш сладкий обед как раз принесут.

— Хорошо, — я киваю папе, щурясь от яркого солнца.

Сегодня — удивительно теплый день. Потом мой взгляд опускается вниз и я вижу маленькую, смятую, бумажку рядом с ножкой нашего стола. Совсем недавно ее не было.

— Папа, посмотри! — я хочу наклониться, чтоб поднять это. Но папа оказывается быстрее. Он встает со стула, подбирает белый комочек, а потом смотрит на меня с улыбкой.

— Наверное, выронил Леонид. Я передам ему. Не переживай.

А я и не переживаю. Зачем мне переживать? У нас такая веселая получилась прогулка. Даже в банке, пока папа занимался делами, мне совсем не было скучно.

Папа уходит, я смотрю ему вслед. Мне хорошо. Я самый счастливый мальчик на свете. А потом вдруг в моих ушах звучит папин голос.

— Алеша, запомни. Плохое начало не к доброму концу…

Я верчу головой, пытаясь понять, как такое может быть. Папа ушел. Я сам это видел. Почему мне слышится его голос? Я сижу за столиком один.

— Алеша, запомни… Плохое начало не к доброму концу…

Я чувствую, как внутри меня появляется страх. Мне знакома эта фраза. Она из истории братьев Гримм про Гензель и Гретель. Но я не могу сейчас слышать папин голос, его нет рядом. Это уже не сказка. Это какой-то кошмар.

— Алеша, запомни…

— Твою мать! — выругался я вслух, резко открыв глаза.

Провёл ладонью по лбу. Мокрый. Холодный противный пот. Херня какая-то. Сон совсем не страшный. Но я чувствовал в этом сне, как на пацана наваливается панический ужас.

— Такими темпами можно чокнуться реально…

Уставился в потолок. Ничего не изменилось. Все тот же, беленный. Я по-прежнему в доме, где мы остановились с чекистом. И год, судя по всему, все тот же 1938. А вот сон — новый.

Сон… Ни хрена подобного. Это опять похоже на воспоминание. Четко видел место глазами пацана, узнал его тоже пацан. Он же слышал слова отца. Отцовский голос, кстати… Так по-настоящему звучал, будто он реально мне в ухо говорил. Даже официант этот… Интересно… Пацан подумал, что мужик пожилой, а ему лет сорок пять, не больше. Хотя, наверное, ребенку такой возраст кажется дряхлой старостью.

— Что случилось?! — на пороге нарисовался заспанный и раздраженный Николай Николаевич. — Пожар?! Потоп?! Обосрался?!

Он таращил на меня глаза, но при этом был максимально собран. Даже несмотря на то, что на нем из одежды присутствовали только подштанники, выглядел чекист готовым сразу же ринуться в бой.

— Ничего не случилось, — я приподнялся на локтях и удивленно посмотрел в сторону Клячина, искренне не понимая, какого черта ему надо?

— Как ничего, если ты орал, будто скаженный? Папа! Папа! Ты вспомнил отца? — взгляд чекиста стал цепким, внимательным. Он буквально впился глазами, стараясь рассмотреть что-то в моем лице.

— Ничего я не вспомнил. Откуда? Ерунда, наверное, какая-то снилась. Вот и все. Кошмар, — ответил я.