ПП. Благие намерения (СИ)

Я сунула руку в потайное отделение бокового шкафа, вынула нечто крупное, аккуратно завернутое в жемчужно-розовый шелк, отнесла добычу к себе в комнату под укоризненными взглядами тетушек, устроилась в позе лотоса возле камина и стала морально готовиться к агрессивной химиотерапии. Сначала в огонь отправилась шелковая упаковка, и глазам открылось чудо эльфийского мастерства — акустическая гитара из дерева Онвин[51] с аппликацией из гладко отшлифованных полудрагоценных камней на грифе и тонким рисунком цветков персика на верхней деке. Даже такой профан, как я, не мог не оценить великолепие инструмента, и тем тяжелее было собраться с силами.

Я взяла в руки топор и примерилась к блестящему от лака корпусу, тихонько напевая:

— Let me rest in peace

Let me get some sleep

Let me take my love and bury it

In a hole six foot deep…[52]

Замахнулась — опустила, не решаясь нанести удар. Трудно уничтожать что-то столь прекрасное. Берсеееерк…

— Ты чего творишь?

Мамочки-миечки, про Ерша-то я совсем забыла! Пока я вытаскивала сердце из горла, а душу из пяток, оборотень беспокойно заворочался на моей кровати.

— Привет, — пискнула я, — Как самочувствие?

— Нормально, Франкенштейн[53], только все чешется, — парень рассмотрел гитару, топор и забавно выпучил глаза, — Повторяю — ты чего делаешь?

— Психотерапией занимаюсь, — не стала юлить я и снова занесла свое оружие, — Какие-то проблемы?

— Брось каку! — командирским тоном рявкнул Ерш, и я от неожиданности выпустила топор из рук, — Сдурела, что ли?! Это же «Онвинмаар»[54], их всего таких пару сотен!

— Значит, станет одной меньше.

— Дура! Я, вообще-то, больной, мне нервничать нельзя! Это же все равно, что на Сикстинскую Мадонну помочиться!

Я, честное слово, обиделась. Сам дурак!

— Фиавару я ее все равно не верну.

Ерш сложил в уме циферки и въехал в ситуацию с похвальной скоростью. Что, однако, не помешало ему наброситься на меня с новой силой:

— Ты лучше к этому хлыщу с топором явись, больше пользы будет! Гитара-то тут при чем?

Вот теперь я разозлилась. Лезут, блин, под руку с нравоучениями, никакой торжественности!

— Ты спал? Вот и спи дальше! — я загнала поглубже злые слезы, — Ну оставлю я ее, и что? Артефактная ведь, никому, кроме Фиавара, не дается!

— Спорим, мне дастся? — вдруг заявил оборотень и требовательно протянул ладонь.

— Перегрелся? — я уставилась на протянутую конечность, как на невиданное существо.

— Если дастся — гитара моя, не дастся… ну, жечь все равно не дам, меня тогда боги Рок-н-Ролла проклянут, но хозяина ей найду!

Я устала спорить — просто протянула инструмент парню и скептически надулась. Ерш, морщась от боли, поправил подушки, устроился в полулежачем — кровать при этом лязгнула крючками, но репрессий не последовало — положении и ласково тронул блестящие струны. Те не оценили и укусили оборотня за палец, да и исторгнутый звук был далек от мелодичности.

— Мать моя женщина! — Ерш облизал выступившую кровь и уставился на гитару, как на раненого тигренка, — Ты ее правильно хранила?

— Конечно, правильно! — возмутилась я, вспомнив, как с аккуратностью микробиолога протирала струны и корпус специальными (дорогущими!) составами, шипя от укусов.

— Тогда твой Фиавар — долбо…звон! — в сердцах воскликнул оборотень и стал нежно подкручивать колки на грифе, — Она же расстроенная в хлам! Руки бы выдрал и в задницу вставил!

Я вертела в руках топор и почти не вслушивалась в тихое ворчание парня. Ну вот как тут настроиться на гнев и психотерапию? Такой план — Рыб-Баюну под хвост! Хотя… признаюсь, было что-то обнадеживающее в том, как Ерш пытается спасти несчастную гитару, что-то колючее, но теплое, как связанный бабушкой шарф из собачьей шерсти.

— Во-от, — наконец, довольно протянул оборотень, пробегая пальцами по струнам, — Совсем другое дело.

Он взял несколько сложных аккордов, и у меня перехватило дыхание — гитара никогда не звучала так в руках Фиавара, даже когда я была ослеплена страстью и не столько слушала, сколько благоговела перед моим златовласым богом. Это был совершенно другой инструмент. Я посмотрела на Ерша. Глаза закрыты, на лице блуждает блаженная улыбка, а пальцы бегают по струнам, как по обнаженной спине красивой девушки. И гитара, поначалу дикая и строптивая, расслабилась и замурлыкала от этой ласки, а с поверхности лакированного дерева исчезали, растворяясь без следа, золотисто-розовые цветы персика.

Да уж, подруга, мы с тобой на одной стороне. Один и тот же мужчина расстроил нас обеих, уж прости минутную слабость.

— Видишь, — Ерш открыл глаза и победно улыбнулся, — Я крут.

— Я рада, — как ни старалась, а легкая меланхоличная задумчивость проскользнула в этих простых словах, и оборотень воспринял ее, как сигнал к действию.

— Что миледи желает услышать? — с картонной галантностью вопросил он, сложив губки «бантиком» и поигрывая бровями.

— Тебе спать нужно, — возразила я.

— Одна песня — и на боковую. Ну, так…?

Я фыркнула. Почти тридцатник, а ведет себя, как мальчишка.

— Что-то, что заставит меня плакать до полного облегчения.

— Значит, Сплин.