Прайм-тайм. После 50 жизнь только начинается

Мой семидесятилетний юбилей, случившийся годом раньше, подтолкнул меня к челночной дипломатии, принудив изменить ситуацию. Мне хотелось сказать «мы», и я знала, кого имею в виду. Я устала думать о том, что это слово не подразумевает мою родню. Я ненавидела себя за то, что никогда не видела своего внучатого племянника, сына дочери Питера; за то, что он не был знаком с моими внуками – его троюродными братом и сестрой; за то, что я никогда серьезно не говорила с Бриджит по поводу ее пятилетнего перерыва в съемках и не пыталась разобраться в том, что происходит с Питером. Мне казалось правильным, что к нашему клану присоединился Тед. На протяжении тех десяти лет, что мы прожили с ним, наши дети росли вместе, вопреки странным отношениям между двумя в культурном плане далекими друг от друга семьями. В моей семье все смотрели сквозь пальцы на татуировки, музыку в стиле хип-хоп и скромные сережки, тогда как в его доме царили хорошие манеры – «да, мэм, нет, сэр» – и военная муштра. После развода мы с Тедом договорились по возможности не разрывать сложившихся связей. Поэтому он был взволнован, услышав, что мы хотим собраться вместе, и выразил желание быть в числе приглашенных, точно так же, как захотел присутствовать на свадьбе моего сына.

^{Малколм и Вива, одетые и готовые к выходу в свет. Видно, что Виве больше нравится наряжаться, чем Малколму.}

^{Я читаю книгу своим внукам Малколму и Виве. Видимо, 2005 г.}

Я страдала от потери своей семьи до тех пор, пока не простила и не почувствовала облегчения. Желание избежать повторения подтолкнуло меня к воссоединению во имя любви, пока еще не было слишком поздно. Когда закончились мероприятия, благодаря которым мы собрались вместе, и я проводила домой жителей Западного побережья, мы все уже знали, что наша связь не прервется. И она не прерывается.

Давным-давно минули те дни, когда моим образцом для подражания был Одинокий ковбой. Неудивительно, учитывая, что в мире, где протекало мое детство, царствовала мораль моего отца, исповедовавшего американский индивидуализм. В моем отце отражалась суть этих ценностей: абсолютно зрелый человек должен жить независимо и самостоятельно. Не будь никому обязан. Будь стойким и рассчитывай только на себя. Если ты в ком-то нуждаешься – это слабость.

Такая культурная закваска ставит женщин перед дилеммой. Мы не склонны быть суровыми индивидуалистками. Мы обрастаем друзьями, отношения с которыми подпитывают, стимулируют разум и позволяют делиться секретами. По этой причине женщин прежде считали менее зрелыми, иррациональными и даже неполноценными по сравнению с мужчинами.

Желая избавиться от этих штампов, я пыталась больше походить на мужчин, не обращая внимания на свои эмоциональные потребности, стараясь не демонстрировать их, всегда сдерживая себя и не раскрываясь до конца. Казалось, что мужчины неотделимы от действия, и, оставаясь такой же замкнутой, как они, я чувствовала себя в безопасности. Друг моего первого мужа, французского режиссера Роже Вадима, однажды сказал обо мне: «Она великолепна. Не похожа на других женщин, скорее похожа на нас». Тогда я расценила это как комплимент. Независимость делала меня очень сильной. Но она же сделала меня очень слабой. Мне потребовалось шестьдесят лет для того, чтобы понять это.

^{Я, мой брат Питер, племянница Бриджит и мой сын Трой на кинофестивале семьи Фонда в Атланте. 2007 г.}

Благодаря сильной части своей личности я усвоила древний семейный девиз: «Будь упорным». Он позволил мне двигаться вперед вопреки всему, трижды побывать замужем за непростыми мужчинами – и остаться собой. Слабая часть уберегла меня от той глубокой, сокровенной любви, разумеется, самой ценной из всех, которая делает человека крайне уязвимым. Все это напоминает стихотворение Маржи Пирси, которым я начала эту главу.

Мне нравится это стихотворение. Оно возвращает в начало 70-х годов, когда я только начала заниматься общественной деятельностью. Только что вернувшись из Франции, я приближалась к своему II акту и хотела включиться в движение за окончание войны во Вьетнаме, чувствуя в глубине души, почти на уровне подсознания, что в этом мое предназначение.

Тогда же я заметила, что женщины-активистки отличаются от людей, с которыми я когда-либо встречалась. В их присутствии чувствуешь себя как будто защищенной. До того как я познакомилась с ними впервые, я не понимала, что мне не хватает общения. Это было время, когда только зарождалось новое женское движение, и образ жизни феминисток, с которыми я проводила время в траншеях, изначально предполагал неконкурентность и сестринские отношения – и в этом была их сила.