Прах Анджелы

— У нас теперь и на еду, и на обувь наконец-то деньги есть, слава Господу и Пречистой Его Матери, — говорит миссис Клоэсси. — А вот нипочем не угадаешь, кого Пэдди в Англии встретил. Брендана Кили, однокашника вашего, которого вы Вопрошайкой прозвали. Четырнадцать лет ему всего, а трудится что взрослый. Деньги копит, чтоб уехать в Канаду, поступить в конную полицию, разъезжать по всей стране и петь, как Нельсон Эдди: «Когда я зову тебя, о-о-о, о-о-о…» Да если б не Гитлер, мы бы все померли, хоть и ужасно так говорить, конечно. А как твоя бедная матушка поживает, Фрэнки?

— Прекрасно, мисс Клоэсси.

— Неправда, Фрэнки. Видела я ее в амбулатории, и выглядела она хуже, чем мой Дэннис, когда лежал тут больной весь. Береги свою бедную мамочку. Да у тебя и у самого вид не лучше, Фрэнки, вон глаза какие краснющие. Вот чаевых три пенса, купи себе конфетку.

— Спасибо, куплю, миссис Клоэсси.

— Только обязательно купи.

* * *

В конце недели миссис О’Коннелл выдает мне первую в жизни зарплату — целый фунт. Я мчусь вниз по лестнице и бегу по О’Коннелл-стрит, — главной улице города. Там повсюду сияют огни, мужчины несут домой недельную получку, как и я. Мне хочется, чтоб они знали, что я тоже взрослый мужчина и у меня в кармане целый заработанный фунт! Я прохаживаюсь по О’Коннелл-стрит и все жду, что кто-нибудь меня заметит. Но все молча проходят мимо. А мне ужас как хочется помахать перед ними банкнотой, чтобы они знали: вот идет Фрэнки Маккорт, рабочий человек, с фунтом в кармане.

Сегодня пятница, и я могу делать все, что захочу. Например, наесться рыбы с картошкой и пойти в «Лирик-синема». Нет, хватит «Лирика». Не хочу больше сидеть на галерке, где ор стоит и свист, когда индейцы убивают генерала Кастера[110] или aфриканцы гоняют Тарзана по джунглям.

Я же теперь могу пойти в «Савой-синема» и спокойно отдать шесть пенсов за место среди почтенной публики! Тамошние зрители едят шоколадные конфеты и прикрывают ладонью рты, когда смеются. А после кино можно выпить чаю с булочками в ресторане наверху.

С другой стороны улицы меня зовет Майкл. Он проголодался и спрашивает, нельзя ли ему перехватить кусочек хлеба у Эббота и, может, ночевать остаться, а то к Ламану Гриффину уж больно далеко тащиться. Я обещаю ему, что хлеба будет не кусочек, а сколько угодно. Мы пойдем в кафе «Колизей», наедимся рыбы с картошкой, да всего, чего захотим, напьемся лимонада, а потом пойдем смотреть «Янки Дудл Денди»[111] с Джеймсом Кэгни и слопаем целых две больших плитки шоколада.

После кино мы пьем чай с булочками, а всю дорогу до бабушкиного дома поем и приплясываем, как Джеймс. Майкл говорит, что, наверное, здорово жить в Америке, где люди ничего не делают, только поют и пляшут. Уже в полусне он бормочет, что когда-нибудь и сам будет петь и плясать в Америке и, может, я помогу ему туда перебраться? Как только он засыпает, я принимаюсь думать об Америке и о том, что нужно копить деньги на билет, а не растрачивать их на рыбу с картошкой и чай с булочками. Надо будет отложить несколько шиллингов из моего фунта, а не то я застряну в Лимерике навсегда. Сейчас мне четырнадцать, и если я буду откладывать понемногу каждую неделю, то годам к двадцати смогу уехать.

Когда развозишь телеграммы по конторам, магазинам и фабрикам, на чаевые рассчитывать не приходится. Клерки даже не смотрят на тебя и не говорят спасибо. Бывают телеграммы для респектабельных горожан с Эннис-роуд и Северной Окружной. Там тоже на чаевые можно не надеяться. Горничные, что те клерки, — тоже не поглядят и спасибо не скажут. Иногда телеграммы приходят священникам и монахиням. У тех также прислуга имеется, пусть они и говорят, что бедность — это благородно. Чаевых от священников и монахинь тоже не получишь, хоть заждись на крыльце. Бывают телеграммы в предместье, фермерам, у которых грязь во дворе и собаки, готовые тебе ноги отгрызть. А иногда телеграмму надо доставить в какой-нибудь богатый особняк, где будка с привратником на въезде и огромные сады, окруженные высокими стенами. Привратник машет тебе, чтоб проезжал в ворота, а до самого особняка еще надо долго-предолго ехать по дорожке мимо газонов, клумб и фонтанов. В хорошую погоду хозяева в платьях с цветами и в пиджаках с гербами и золотыми пуговицами играют в протестантскую игру крокет или прогуливаются по саду, болтая и смеясь, и даже не скажешь, что где-то идет война. У больших парадных дверей припаркованы «Бентли» и «Роллс-Ройсы», но горничная говорит тебе:

— Вход для прислуги — с обратной стороны, не понятно, что ли?

У богачей из особняков английский акцент, и чаевых они рассыльным не дают.