Прах Анджелы

Как-то раз солдаты молодые на привале,
О делах сердечных меж собою толковали,
Шел веселый разговор, солдаты улыбались.
Лишь один сидел в сторонке, глубоко печалясь.
К нам иди! — ему кричали радостно друзья.
Иль неужто нет любимой, парень, у тебя?
Покачал Нед головой и гордо молвил он:
«Две любимых в моем сердце до конца времен.
Ни с одной я не расстанусь, не сойти мне с места,
Одна мне матушка родная,
Другая же — невеста»[18].

Мы допеваем песню, и мама с Минни до слез смеются над тем, как Мэйлахи низко кланяется и тянет к маме руки. Мимо идет с работы Дэн Макэдори и говорит, что, кажется Руди Валле[19] не видать больше покоя с такими-то конкурентами.

Когда мы приходим домой, мама дает нам чаю с хлебом и вареньем или картофельное пюре с маслом и солью. Папа пьет чай, но ничего не ест.

— Ну дает, — удивляется мама. — Весь день работал и не голодный?

— Чаю попью и хватит, — говорит папа.

Мама ругает его, мол, здоровье сгубишь, а папа повторяет, что еда слишком нагружает организм. Он пьет чай, рассказывает нам сказки, показывает буквы и слова в «Дейли-ньюс» или курит сигарету, глядя на стену и облизывая губы.

На третьей неделе папа не приносит домой денег. Уже вечер пятницы, но его еще нет дома. Мама дает нам чай с хлебом. Темнеет, на Классон-авеню зажигаются фонари. У других отцы пришли с работы и едят яичницу на ужин, потому что по пятницам нельзя есть мясо. Слышно, как наверху и внизу разговаривают соседи, кто-то выходит в коридор, по радио Бинг Кросби поет: «Брат, подай хотя бы грош»[20].

Я и Мэйлахи играем с близнецами. Сегодня мама не будет петь «Твой поцелуй». Она сидит за столом на кухне и приговаривает:

— Что же делать? Что же делать?

Поздно вечером раздается шум — папа поднимается по лестнице, распевая про Родди Маккорли[21].

— Где мои солдаты? Где моя четверка воинов? — кричит он, распахивая дверь.

— Оставь детей в покое, — сердится мама. — Они спать легли голодные, потому что тебе глаза залить приспичило.

— Поднимайсь, мальчики, живо! — кричит папа у двери в спальню. — Даю пять центов тому, кто пообещает умереть за Ирландию.

Мы родились на острове зеленом,
Но вглубь лесов канадских нас забросила судьба.
И пусть идем мы по стране огромной,
Мы сердцем с родиной своею навсегда[22].

— Подъем, ребята! Фрэнсис, Мэйлахи, Оливер, Юджин. Рыцари Красной ветви[23], фении[24], солдаты ИРА. Вставайте же!

Мама стоит у кухонного стола, ее бьет дрожь, волосы мокрыми прядями свисают на залитое слезами лицо.

— Оставь их в покое, а? — просит она. — Господи Иисусе, Мария и Иосиф! Мало того, что без гроша домой явился, так еще и детей на посмешище выставляешь.

— А ну, обратно в постель, — велит она нам.

— Нет, пусть останутся, — упорствует папа. — И готовятся к тому дню, когда Ирландия станет свободной до самого моря.

— Не спорь, — сердится мама. — Не то твоей матери будет кого оплакивать.

Отец натягивает кепку на лицо и пьяно всхлипывает:

— Бедная моя матушка. Бедная Ирландия. Ох, что же нам делать?

— Совсем ополоумел, — бросает мама и велит нам ложиться спать.

Утром следующей пятницы она спрашивает папу, принесет ли он вечером получку или снова все пропьет? Папа косится на нас и качает головой, мол, не следует так говорить при детях.

— Нет уж ответь, ты придешь домой, чтоб мы худо-бедно поужинали или снова за полночь явишься без гроша и будешь горланить про своего Кевина Барри[25] или еще какую жалостную песню? — не отступает мама.

Папа нахлобучивает кепку, сует руки в карманы и вздыхает, глядя в потолок.

— Я ведь уже говорил тебе, что приду, — наконец отвечает он.

Ближе к вечеру мама одевает нас, усаживает близнецов в коляску, и мы долго идем по улицам Бруклина. Когда Мэйлахи устает, она разрешает ему немного посидеть в коляске, а мне говорит, что я уже слишком большой. У меня тоже ножки болят, и я тоже едва за ней поспеваю, но мама сегодня не поет, поэтому лучше помолчать и не ныть.

Мы подходим к большим воротам, где в будке с окошками стоит сторож. Мама спрашивает, можно ли нам пройти туда, где рабочим выдают зарплату — может, ей выдадут папину, чтоб он все по кабакам не растратил?

— Простите, мадам, — качает головой сторож. — Если б мы такое разрешали, сюда бы половина бруклинских жен сбежалась. Мужья у многих пьют, но мы-то что можем сделать — на работу же они трезвыми выходят.