Прах Энджелы. Воспоминания

На работе мне надо выглядеть прилично, поэтому я снимаю с себя всю одежду и, стоя голышом на заднем дворе, стираю свои вещи под краном куском карболового мыла. На бабушкиной бельевой веревке я развешиваю рубашку, свитер, штаны и носки и молю небеса, чтобы не пошел дождь, и чтобы до завтра все высохло – ведь завтра начинается моя взрослая жизнь.

В чем мать родила из дому не выйдешь, поэтому весь день я лежу в постели, читаю старые журналы, распаляюсь, глядя на девушек в «Новостях мира», и благодарю небеса за солнце, которое сушит мою одежду. Аббат приходит домой в пять и заваривает чай, и хотя я голоден, я знаю, что он будет ворчать, если я у него что-то попрошу. Он знает, чего я боюсь: что он пойдет к тете Эгги и нажалуется, что я живу в бабушкином доме и сплю в ее постели, а тетя Эгги, если узнает, придет сюда и вышвырнет меня на улицу.

Наевшись, он прячет хлеб, и я никак не могу его найти. Казалось бы, человек, которого на голову не роняли, без труда должен найти хлеб, спрятанный тем, кого на голову роняли. И тут я понимаю, что если хлеба дома нет, должно быть, он уносит его с собой в кармане пальто, которое не снимает ни летом, ни зимой. Едва я слышу, как он ковыляет из кухни на задний двор, в туалет, я мигом вниз, вынимаю буханку у него из кармана, отрезаю толстый ломоть, сую обратно в карман, шасть вверх по лестнице - и в постель. А он ни в чем обвинить меня и не может. Надо быть самым распоследним вором, чтобы украсть один ломоть хлеба, и никто ему никогда не поверит, даже тетя Эгги. Она еще рявкнет на него и скажет: а кстати, чего это ты хлеб в кармане носишь? Хлебу там не место.

Я медленно ем хлеб. Укусил разок – и жуешь пятнадцать минут, так его хватит надолго, а если запить водой, хлеб в желудке разбухнет, и появится ощущение сытости.

Я выглядываю из окна на задний двор – проверяю, как там одежда сохнет на вечернем солнышке. Во дворах у соседей на бельевых веревках, танцуя на ветру, висит одежда яркая и цветная. Мои пожитки висят на веревках, будто дохлые псы.

Солнце светит ярко, но в доме холодно и сыро, и мне хочется одеть что-нибудь, чтобы согреться в постели. Другой одежды у меня нет, а к вещам Аббата только притронься - он точно побежит к тете Эгги. В платяном шкафу мне удается найти только бабушкино старое черное платье. Нехорошо надевать старое бабушкино платье, если ты мальчик, а она уже покойница - но какая разница, если тебе тепло, и ты лежишь в постели под одеялами, где никто ничего не увидит. Платье пахнет покойной бабушкой, и я тревожусь: вдруг она восстанет из могилы и проклянет меня перед всей семьей и всем честным собранием? Я молюсь святому Франциску, прошу не выпускать ее из могилы, где ей быть и положено, обещаю поставить ему свечку, когда начну работать, напоминаю, что одеяние, которое он сам носил, весьма-таки смахивало на платье, хотя никто его за это не мучил, и засыпаю, видя во сне его лицо.

Это беда хуже не придумаешь, когда ты спишь в постели умершей бабушки, надев ее черное платье, а твой дядя Аббат, выходя из «Саутс Паб» после вечерней попойки, расшибается, приземлившись на задницу, и люди, которые не могут не совать нос в чужие дела, несутся домой к тете Эгги и все ей докладывают, а та зовет на помощь дядю Па Китинга, и они вместе относят Аббата домой, наверх, где ты спишь, и тетка рявкает на тебя: ты откуда тут взялся, и чего разлегся? Вставай, завари чаю бедному дяде Пэту, он упал и расшибся. А ты не встаешь, она срывает одеяло и, отшатываясь, будто призрака видит, верещит: Матерь Божья, ты зачем платье покойной моей матери на себя напялил?

Беда, хуже не придумаешь: трудно объяснить, что ты готовишься ко взрослой работе и выстирал одежду, она висит на веревке, сушится, а тебе было холодно, и пришлось надеть на себя что нашлось, и еще трудней говорить с тетей Эгги, когда Аббат лежит в постели и стонет: ноги мои, горят ноги, плесните воды мне на ноги. А дядя Па Китинг, прикрыв рот рукой, сползает по стенке от смеха и говорит, что ты шикарно выглядишь, и черный тебе к лицу, только подол поправь, а? Ты не знаешь, что делать, когда тетя Эгги велит тебе вылезать из постели, поставить чайник для бедного дяди. Платье надо снять и замотаться в одеяло, или так идти? То она верещит: ты зачем в платье моей бедной матери влез, то велит тебе ставить этот несчастный чайник. Я объясняю, что постирал вещи перед выходом на ответственную работу.

На какую такую работу?

На почте, телеграммы носить.

Если на почту, говорит она, берут таких как ты, значит, дела у них совсем плохи. Ступай же вниз и поставь чайник.