Прах Энджелы. Воспоминания

Но миссис О’Коннел и мисс Барри не знают каково тебе, когда ты в каком-нибудь переулке стучишься в дверь и тебе отвечают: войдите, и ты входишь, а там темно и на кровати в углу лежит куча тряпок, которая спрашивает: кто там? - а ты говоришь: телеграмма, и куча тряпок просит тебя: сходи миленький в магазин, с голоду помираю, оба глаза отдала бы за чашечку чая, и что делать - как тут сказать, что ты занят, и уехать на велосипеде, оставив ей эту несчастную телеграмму от которой все равно толку нет, потому что куча тряпок не может встать на ноги и дойти до почты, чтобы получить эти несчастные деньги.

Что тебе делать?

Тебе строго-настрого запрещено получать на почте деньги по чьей бы то ни было телеграмме, иначе вылетишь с работы навсегда. Но как быть, если старик, ветеран англо-бурской войны, которая велась когда-то сто лет назад, говорит, что он сам без ног и был бы вечно тебе благодарен, если бы ты сходил на почту к Пэдди Консайдину, объяснил ему что и как - он тебе непременно выдаст по телеграмме денег; вот спасибо, и себе пару шиллингов оставь. Ладно, говорит Пэдди Консайдин, только никому не говори, иначе отправят меня отсюда пинком под зад, да и тебя, сынок, тоже. Я знаю, говорит ветеран войны, тебе сейчас телеграммы разносить надо, но, может, заглянешь ко мне вечерком, сходишь в магазин - в доме-то шаром покати, да и холод жуткий. Он сидит в старом кресле в углу, накрывшись рваным одеялом, а ведерко за стулом так воняет, что тебя тошнит, и ты смотришь на этого старика в темном углу, и тебе хочется взять шланг с горячей водой, раздеть его и вымыть с головы до пят, и дать ему гору ветчины, яиц и картофельного пюре с кучей масла, соли и лука.

Мне хочется увезти отсюда ветерана англо-бурской войны и кучу тряпок, которая лежит в постели, и поселить их где-нибудь в деревне, в большом солнечном доме, где за окном во всю птицы щебечут и ручей журчит.

У миссис Спилейн с Памп Лейн, что неподалеку от Керис Роуд, двое близняшек-инвалидов – у них большие белокурые головы, маленькие туловища и культяпки вместо ног, которыми они болтают, сидя на краю стула. Весь день они смотрят в огонь и спрашивают: где папочка? Близнецы говорят по-английски, как все, но между собой лопочут на собственном языке: hung sup tea tea sup hung. Миссис Спилейн говорит, что это значит: когда будем ужинать? Если муж хоть четыре фунта за месяц пришлет – и то хорошо, говорит она, и когда в Диспенсарии ее попрекают тем, что муж у нее в Англии, она просто с ума сходит. Детям всего лишь четыре годика, и они очень способные, хотя беспомощны и толком не говорят. Кабы они могли ходить, будь они как все дети, она собрала бы вещи и уехала в Англию из этой богом забытой страны. Мы так долго боролись за свободу, и вот чего добились: де Валера, грязный старый ублюдок, сидит в Дублине у себя в особняке, и прочие политики туда же – катились бы они ко всем чертям, Боже прости меня. И священники пусть катятся ко всем чертям, и не попрошу за это прощения. Эти священники и монахи вещают нам, что Иисус был беден, и нищета – не порок, а к хоромам, где они живут, на грузовиках свозят виски ящиками и вино бочками, да еще горы окороков и яиц, а они нам потом объясняют, что ешь, и что не ешь в Великий Пост. Ну их в задницу. Чего там не ешь, когда у нас Великий Пост круглый год?

Мне хочется увезти отсюда миссис Спилейн и двух ее белокурых детей-инвалидов и поселить их в том деревенском доме вместе с кучей тряпок и ветераном англо-бурской войны, искупать всех и посадить на солнышке, где птички щебечут и ручьи журчат.

Я не могу бросить кучу тряпок одну с бесполезной телеграммой, потому что куча тряпок – это старушка, миссис Гертруда Дейли, которую скрутило от самых разных болезней, какие только бывают в переулках Лимерика: артрит, ревматизм, облысение, и нос у нее вот-вот отвалится, потому что она все время тычет в ноздрю пальцем; но когда старушка выбирается из-под кучи тряпок и садится на кровать, ты думаешь: ну и дела на свете творятся – она улыбается, а зубы у нее в темноте блестят белизной - идеальные зубы.

Ага, говорит она, это собственные мои зубки. Я-то сгнию в могиле, а зубки мои лет через сто откопают белыми и блестящими, и меня объявят святой.

Телеграмму, перевод на три фунта, прислал ее сын. Там есть текст: С Днем рождения, мамочка. Твой любящий сын Тедди. Удивительно, говорит она, как он с этими деньгами расстался, паршивец эдакий, ни одной юбки на Пикадилли не пропустит. Сделай одолжение, получи перевод и купи в пабе бутылочку виски «Бейби Пауэрс», и еще буханку хлеба, фунт сала и семь картофелин - по одной на каждый день недели. И свари картошечку, миленький, растолки с жиром, и хлебушка дай кусочек, и виски принеси с капелькой воды. Сходи еще в аптеку О’Коннора за целебным маслом, и захвати еще мыла, чтобы мне помыться как следует, буду вечно тебе благодарна и помолюсь за тебя - вот пара шиллингов за услугу.

О нет, что вы, мэм.

Возьми, тут всего ничего. А ты меня очень выручил.

Не могу, мэм, как можно.