Прах Энджелы. Воспоминания

И без того плохо, что папу после третьей недели увольняют с работы, но теперь он еще раз в месяц пропивает пособие. Мама приходит в отчаянье, с утра у нее обиженный вид и она с папой не разговаривает. Папа встает пораньше, пьет чай и надолго уходит гулять за город. Вечером он возвращается, но мама с ним по-прежнему не общается и не заваривает ему чай. Если огонь в очаге погас, оттого что нет ни угля ни торфа, и воду для чая не вскипятишь, папа говорит och, aye, и пьет воду из стеклянной банки, причмокивая губами, будто это пинта портера. Прохладная водичка, говорит он, - вот и все, что нужно мужчине, а мама фыркает. Когда мама не общается с папой, дома неуютно и холодно, и мы знаем, что нам с папой тоже нельзя говорить, иначе мама на нас посмотрит с укором. Мы понимаем, что папа провинился, а человека всегда можно помучить, если перестать с ним разговаривать. Даже малыш Майкл знает, что, если папа провинился, с пятницы до понедельника говорить с ним нельзя, и когда он пытается взять тебя на колени, надо бежать к маме.

Мне девять лет, и у одного моего приятеля, Мики Спелласи, родственники один за другим угасают от скоротечной чахотки. Мне завидно, потому что всякий раз, когда у него кто-то в семье умирает, его на неделю освобождают от школы, а мама пришивает ему на рукав черный ромбовидный лоскуток, чтобы он мог прогуливаться от улицы к улице, от переулка к переулку, и все бы видели, что у него горе, и гладили по головке, угощали конфетами и давали денег, чтобы утешить в печали.

Но в это лето Мики обеспокоен: у Бренды, его сестры, чахотка, и она угасает на глазах, а на дворе всего лишь август, и если она умрет до сентября, его не освободят на неделю от школы, потому что учеба еще не начнется. Мики упрашивает меня и Билли Кэмпбелла сходить с ним в церковь св. Иосифа, что поблизости за углом, и помолиться, чтобы Бренда продержалась до сентября.

Мики, а нам какая выгода, если мы с тобой пойдем и помолимся?

Если Бренда протянет до сентября и меня освободят на неделю от школы, я приглашу вас на поминки. Там будет полно ветчины, сыра, пирожных, шерри и лимонада, будете есть и пить, сколько влезет, и до ночи слушать песни и разные байки.

Как тут откажешься? Поминки – что может быть веселей? Мы спешим в церковь, где стоит статуя самого святого Иосифа, а также Пресвятого Сердца Иисуса, Девы Марии и святой Терезы из Лизье от Младенца Иисуса. Я молюсь Терезе Младенца Иисуса, потому что она сама умерла от чахотки и все поймет.

Должно быть, одна из наших молитв возымела действие, потому что Бренда держится и умирает лишь на второй день учебы. Мы говорим Мики, что очень ему соболезнуем, но он счастлив, потому что ему неделю не придется ходить в школу и у него будет черная ромбовидная нашивка, а значит, конфеты и деньги.

При мысли о поминках Бренды у меня текут слюнки. Билли стучит в дверь, и нам открывает тетя Мики. Чего вам?

Мы хотим помолиться за Бренду, и Мики разрешил нам придти на поминки.

Мики! - кричит она.

Что?

Ты разрешал этим шалопаям придти на сестрины поминки?

Нет.

Но Мики, ты ведь обещал…

Дверь хлопает у нас перед носом. Мы не знаем, что делать, но тут Билли Кэмпбелл говорит: давай опять сходим в церковь св. Иосифа и помолимся, чтобы впредь родичи Мики Спелласи умирали только в середине лета, и чтоб его больше никогда в жизни не освобождали от школы.

Должно быть, одна из наших молитв возымела действие, потому что через год, следующим летом, Мики сам умирает от скоротечной чахотки и его ни на день не освобождают от школы, так что впредь будет знать.

Proddy Woddy ring the bell,

Not for heaven, but for hell .

По воскресеньям с утра я наблюдаю за протестантами, которые идут в церковь, и мне жаль их, особенно девочек - они такие хорошенькие, и у них красивые белые зубы. Мне жаль милых девочек-протестанток, ведь они обречены на вечные муки. Так говорит нам священник. Все, кто вне Католической церкви, обречены. И мне хочется их спасти. Девочки-протестантки, пойдемте со мной в Истинную Церковь. Вы спасетесь и не будете обречены. По воскресеньям после мессы мы с Билли Кемпбеллом, моим приятелем, идем смотреть, как они на аккуратной лужайке возле своей церкви на Баррингтон Стрит играют в крикет. Это игра протестантская. Они ударяют по мячу молотком, чпок, чпок, и смеются. А я думаю: как же так, разве они не знают, что обречены на вечные муки? Мне жаль их, и я говорю Билли: скажи, а какой смысл играть в крикет, если ты обречен?

Фрэнки, отвечает он, а не играть, если ты обречен, какой смысл?

Бабушка говорит маме: у Пэта, брата твоего, и нога болит, и здоровья нету, а он с восьми лет продает на улицах газеты, а Фрэнк, лоботряс твой, взрослый уже и мог бы работать.

Но ему только девять, он школу еще не окончил.

Школу. Он пререкается из-за этой школы, с кислой миной ходит, и вообще, странный какой-то, в отца весь. Помог бы лучше бедняге Пэту, хотя бы в пятницу, когда пачка «Лимерик Лидер» почти тонну весит. У богачей дорожки в саду длинные, вот и побегал бы, чтобы Пэту несчастному ноги поберечь, и заработал бы, кстати, несколько пенни.