Прах Энджелы. Воспоминания

Я задерживаюсь на седьмой ступеньке, но она по-прежнему холодная - ни света, ни голоса.

Дома тихо, все ушли в церковь. Я сижу наверху и жду, отщелкиваю блох на руках и ногах и думаю: жаль, что папы нету, и брата жалко, у него какое-то имечко иностранное – Альфонс, - недуг, а не имя.

Немного погодя внизу раздаются голоса - говорят про чай, шерри, лимонад и булочки, а малыш такой чудесный, правда? Альфи - иностранное имя, но все равно, он такой добродушный, такой милый, Боже благослови его, точно в рай попадет – вылитый отец, и мать, и бабушка, и копия братиков, которые умерли.

Мама подходит к лестнице и кричит: Фрэнк, спускайся, съешь булочку с лимонадом.

Не хочу. Сами ешьте.

А ну, спускайся, кому говорю, не то я сама поднимусь по лестнице и задницу тебе надеру, и будут у тебя скорби.

Скорби? А что это такое?

Какая тебе разница, что это такое. Спускайся немедленно.

Голос у нее строгий, а «скорби» – это, похоже, опасно. Пожалуй, спущусь.

На кухне бабушка говорит: смотрите, какая у нас рожа кислая. Нет бы порадоваться за братика. Только мальчики в этом возрасте вечно заноза в заднице - мне ли не знать, я двоих вырастила.

Лимонад и булочка очень вкусные, и малыш Альфи щебечет и радуется, что его покрестили, ведь он несмышленый еще и не знает, что у него недуг, а не имя.

От дедушки из Северной Ирландии приходит телеграмма с денежным переводом на пять фунтов для малыша Альфи. Мама хотела бы сходить за деньгами на почту, но она не может надолго вставать с постели. Папа говорит, что на почту пойдет сам. Мама отправляет меня и Мэлаки вместе с ним. Папа получает деньги и говорит нам: ладно, ребятки, идите домой и скажите маме, что я через пару минут буду дома.

Папа, говорит Мэлаки, тебе в паб нельзя. Мама сказала, что деньги надо принести домой. Папа, нельзя пить.

Ну же, ну, сынок. Иди домой к маме.

Папа, отдай деньги нам. Их малышу прислали.

Ну же, Фрэнсис, будь умницей. Слушайся папу.

И он уходит к «Саутс Паб».

Мама сидит у камина с Альфи на руках. Она качает головой. В паб он пошел, верно?

Да.

Я хочу, чтоб вы вернулись туда и заставили его оттуда уйти. Встаньте посреди паба и всем расскажите, что папа пьет на деньги, которые прислали для малыша. Скажите, пусть все знают, что в доме ни крошки еды, и ни уголька - топить нечем, и малыш голодный, а молока нет ни капли.

Мы идем по улицам и Мэлаки во весь голос репетирует речь: папа, папа, пять фунтов малышу прислали - не тебе, чтобы ты все пропил. Малыш там плачет в постели, надрывается, просит молока, а ты сидишь тут и пьешь пинту.

Папа из «Саутс Паб» ушел, но Мэлаки все равно хочет встать посреди паба и выступить с речью, а я ему говорю, что надо скорее искать папу в других пабах, пока он не пропил все пять фунтов. Но мы нигде не можем его найти. Он знает, что мама будет его искать, или нас отправит, а в этой части Лимерика, не говоря уже про всю округу, столько пабов, что можно целый месяц искать. Придется сказать маме, что его и след простыл, и она ругает нас: бестолочи вы. О, Господи, мне бы сил, я бы все пабы в Лимерике обошла, уж я бы лицо ему расцарапала, ей-богу. Идите назад, обыщите все пабы у вокзала, и кафе «Нотонс» проверьте.

Мне приходится идти в одиночку, потому что у Мэлаки понос и он от горшка не отходит. Я прохожу по всем пабам на Парнелл Стрит и в ее окрестностях, заглядываю в закутки, отведенные для женщин, и во все мужские туалеты. Мне хочется есть, но домой, не отыскав отца, я возвращаться боюсь. В кафе «Нотонс» его тоже нет, но в углу за столиком спит какой-то пьяница, а его порция рыбы с картошкой завернутая в «Лимерик Лидер» валяется на полу, и если я это не съем все достанется кошке, и я пихаю сверток под свитер и бегом за дверь на улицу и к вокзалу, там сажусь на ступеньки, ем рыбу с картошкой, смотрю на проходящих мимо пьяных солдат в компании девушек, которые все время хихикают, благодаря мысленно того пьяницу, который полил их уксусом и щедро посыпал солью, и вдруг понимаю, что если я сегодня умру, то в прямо ад попаду с рыбой и картошкой в желудке, ведь я их украл а это грех, но сегодня суббота, и если в исповедальнях еще сидят священники, можно очистить душу.

Совсем рядом, на Гленуорт Стрит, доминиканская церковь.

Благословите меня, отче, ибо я согрешил, прошло две недели с моей последней исповеди. Я перечисляю обычные грехи и потом признаюсь, что у пьяного мужчины украл рыбу с картошкой.

Почему, дитя мое?

Я был голоден, отче.

А почему ты был голоден?

В животе было пусто, отче.

Он молчит и качает головой - я это знаю, хотя в исповедальне темно. Дорогое мое дитя, почему ты не пошел домой и не попросил у мамы что-нибудь поесть?

Потому что, отче, она отправила меня искать отца, а я ни в одном из пабов не смог его найти, а дома у нас ни крошки, потому что он пьет на те пять фунтов, которые дедушка из Северной Ирландии прислал новорожденному, а мама сидит у камина ужасно злая, потому что я отца не нашел.