Прах Энджелы. Воспоминания

Но в Лондон без денег не попадешь, и потому в пятницу, накануне Конфирмации, он ковыляет к нам. У него ко мне и Билли имеется одно предложение. Он знает, что на следующий день мы на Коллекции соберем денег, и если каждый из нас пообещает дать ему шиллинг, он разрешит нам этой же ночью забраться по водосточной трубе на задней стене их дома - его сестры по пятницам моются, и мы сможем заглянуть в окно и увидеть их нагишом. Я тут же соглашаюсь. Билли говорит: а у меня у самого есть сестра. Почему это я должен тебе платить, чтобы на твоих голых сестер пялиться?

Квазимодо говорит, что увидеть родную сестру нагишом – это самый страшный из всех грехов, и он даже не знает, простит ли такое хоть один священник на свете – тебя, может, к епископу даже отправят - а это, как всем известно, сущий ужас.

Билли соглашается.

В пятницу вечером мы перелезаем через стену и забираемся на задний двор Квазимоды. Погода чудесная, июньская луна плывет высоко над Лимериком, и от реки Шеннон веет теплый ветерок. Квазимодо хочет пустить Билли на трубу, но тут, откуда ни возьмись, припадочный Мики Моллой собственной персоной. Он перебирается через стену и шипит Квазимодо: вот тебе шиллинг, пусти, я залезу. Мики уже четырнадцать, он старше всех нас и сильнее, потому что работает развозчиком угля. От угля он черный, как дядя Па Китинг, и видны только белки его глаз, и на нижней губе белая пена - значит, с ним вот-вот случится припадок.

Обожди, Мики, говорит Квазимодо. Сперва они. Иди ты в задницу, говорит Мики, и шасть вверх по столбу. Билли возмущается, а Квазимодо качает головой: ничего не поделаешь, он каждую пятницу шиллинг приносит. Приходится его пускать, а что делать - иначе он меня побьет и матери все расскажет, а она тут же запрет меня в угольный чулан, а там крысы. Припадочный одной рукой держится за трубу, а другая у него в кармане, и он ей шевелит, шевелит, и труба начинает скрипеть и шататься. Квазимодо хрипит и прыгает по двору, и шипит: Моллой, чур на трубе не дрочить! Акцент «Би-Би-Си» куда-то пропал, и он просит на чистейшем местном наречии: Господи, Моллой, слезай с трубы, или я матери все расскажу. А Мики рукой в кармане шевелит все быстрей – и труба отрывается и падает - и Мики катается по земле и орет: я труп! Умираю, о Боже. На губах его видна пена и кровь – он язык прикусил.

Мать Квазимоды с воплями выскакивает из дверей. Что стряслось, Христа ради? И свет с кухни освещает весь двор. В окне наверху пищат сестры. Билли бросается наутек, но она его тащит назад и велит бежать в аптеку O’Коннора, что за углом - пусть позвонят, вызовут неотложку или доктора или хоть кого-нибудь, с Мики плохо. Она орет на нас и отправляет на кухню, а Квазимодо пинками выпроваживает в прихожую. Он упирается, стоя на четвереньках, но мать тащит его под лестницу и запирает в угольном чулане. Посиди здесь, пока не образумишься.

Он плачет и причитает совсем не по-дикторски. Мама, мама, выпусти меня. Тут крысы. Мама, я на «Би-Би-Си» хотел, и все. Господи, мама, Господи. Больше не пущу никого на трубу. Я из Лондона денег пришлю. Мама, мама!

Мики так и корчится на земле на заднем дворе. На скорой помощи его увозят в больницу – у него перелом плеча и язык в решето.

Тут как тут и наши матери. Какой стыд и позор, говорит миссис Дули. Дочки мои не могут спокойно помыться в пятницу, тут же все на свете в окно пялятся - и мальчишки-то согрешили, а завтра у них Конфирмация - надо их к священнику на исповедь отвести.

А мама отвечает: не знаю, кто там пялился, но я весь год копила Фрэнку на костюм и не собираюсь идти к священнику, чтобы он мне потом сказал, что мой сын не готов к Конфирмации и придется ждать еще целый год, а он из пиджака вырастет - и все из-за какой-то невинной шалости - подумаешь по трубе забрался поглазеть на тощий зад Моны Дули.

Мама тащит меня за ухо домой и ставит на колени перед Папой. Поклянись, говорит она, поклянись вот этому Папе, что ты не видел Мону Дули в чем ее мать родила.

Клянусь.

Если ты лжешь, то завтра пойдешь на Конфирмацию с грехом на душе, а это самое страшное на свете кощунство.

Я клянусь.

Только сам епископ мог бы отпустить такой страшный грех.

Я клянусь.

Хорошо. Иди спать, и впредь чтоб и близко не подходил к этому несчастному Квазимодо Дули.

На следующий день мы все проходим Конфирмацию. Епископ задает мне вопрос по катехизису: какая Четвертая Заповедь? И я отвечаю: почитай отца твоего и матерь твою. Он треплет меня по щеке, и я становлюсь солдатом Истинной Церкви. Вернувшись на место, я опускаюсь на колени и думаю: как там Квазимодо, запертый в угольном чулане под лестницей, и может все же отдать ему шиллинг, чтобы помочь пробиться на «Би-Би-Си»?