Прах Энджелы. Воспоминания

По четвергам меня навещает мама. Мне и папу хотелось бы повидать, но моя жизнь теперь вне опасности, кризис миновал, а ко мне допускают лишь одного посетителя. К тому же, говорит мама, отец снова устроился на мукомольный завод, и Боже, пожалуйста, пусть он там хоть немного продержится, потому что идет война и англичанам нужны горы муки. Она приносит мне шоколадку – значит, отец и правда работает - на пособие мы шоколад не могли бы себе позволить. Папа мне присылает записки. Он пишет, что все мои братья молятся за меня, что я должен быть умницей, слушаться врачей, монахинь, медсестер и не забывать про молитву. Он уверен, что меня спас святой Иуда, потому что он помогает в безнадежных случаях, а мой случай был явно безнадежный.

Патриция говорит мне, что возле койки рядом с ней лежат две книги. Одна, в которой стихи, больше всего ей нравится. Другая – краткий курс истории Англии, и вот эту, если мне интересно, я могу взять почитать. Она отдает книгу Шеймусу, уборщику, который ежедневно моет у нас полы, и он приносит ее мне. Мне ничего, говорит он, не положено переносить из дифтерийной палаты в тифозную - в воздухе столько микробов летает и между страниц прячется. А вдруг ты дифтерию подхватишь к тифу своему в придачу? Тогда все откроется, и меня уволят, и пойду я бродить по улицам, распевая песни патриотов, с жестяной кружкой в руке – а что, это я запросто, ведь нету на свете такой песни об Ирландии и ее горестях, какую я бы не знал, и впридачу парочку о радостях виски.

О да, «Родди Маккорли» он знает, и прямо сейчас для меня и споет. Но только он заводит первый куплет, как в палату влетает медсестра из Керри. Так-так, Шеймус? Песни поем? Кому-кому, а уж вам-то надо бы знать, что в этой больнице петь запрещается. Я всерьез намерена обо всем доложить сестре Рите.

О Боже, медсестра, не докладывайте.

Так и быть, Шеймус, не стану – но только на этот раз. Ведь вам известно, что пение у наших пациентов может вызвать рецидив.

Медсестра уходит, и Шеймус шепчет мне, что разучит со мной пару песен - с ними веселей, одному-то небось тоскливо лежать в тифозной палате. Он говорит, что Патриция - славная девушка, она часто угощает его конфетами – ей мама присылает коробочку раз в две недели. Он перестает тереть пол и кричит Патриции в соседнюю палату: я говорю Фрэнки, что ты, Патриция, славная девушка. А она отвечает: вы тоже славный, Шеймус. Он улыбается, потому что он сам уже немолод, ему лет около сорока, а детей у него нет – кроме тех, с кем он здесь поговорить может, в инфекционном отделении. Держи книжку, Фрэнки, говорит он. Обидно все-таки, что тебе приходится читать про этих англичан, про мучителей наших, оттого что во всей больнице не нашлось ни одной книжечки про Ирландию.

В книге рассказывается про короля Альфреда, про Вильгельма-Завоевателя и про всех королей и королев вплоть до самого Эдварда, который целую вечность ждал, когда умрет его мать, Виктория, прежде чем стать королем. В этой книге я впервые встречаю строчки из Шекспира:

I do believe, induced by potent circumstances

That thou art mine enemy

В книжке сообщается, что с этими словами Катерина, жена Генриха VIII, обращается к кардиналу Уолси, который строит козни и желает, чтобы ей отрубили голову. Смысла этих слов я не понимаю, но мне все равно, потому что это Шекспир, и когда я произношу их, у меня словно алмазы во рту. Если бы мне дали целую книгу Шекспира, я мог бы лежать в больнице хоть целый год.

Патриция не знает, что значит induced или potent circumstances, и Шекспир ее не волнует - у нее есть своя книга стихов. Из-за стенки она зачитывает мне стихотворение про сову и кошечку, которые отправились в море в зеленой лодке, прихватив с собой мед и деньги, но смысла в стихах никакого, и я так Патриции и говорю, а она обижается и заявляет, что вообще больше ничего читать мне не будет. Она говорит, что я сам Шекспира вечно цитирую, а в нем тоже смысла нет. Шеймус снова перестает тереть пол и говорит: не надо ссориться из-за стихов, потом будете ссориться, когда вырастите и поженитесь. Патриция просит у меня прощения, и я прошу прощения, и она зачитывает мне отрывок из другого стихотворения, который мне предстоит выучить наизусть и прочитать ей на следующий день утром, или поздно ночью, когда монахинь или медсестер не будет поблизости.

The wind was a torrent of darkness among the gusty trees,

The moon was a ghostly galleon tossed upon cloudy seas,

The road was a ribbon of moonlight over the purple moor,

And the highwayman came riding,

Riding, riding,

The highwayman came riding, up to the old inn-door.

He’d a French cocked-hat on his forehead, a bunch of lace at his chin,

A coat of the claret velvet, and breeches of brown doe-skin,

They fitted with never a wrinkle, his boots were up to the thigh.

And he rode with a jewelled twinkle,

His pistol butts a-twinkle,

His rapier hilt a-twinkle, under the jewelled sky .