Прах и камень

Сцеживаю тёмно-коричневую жидкость через тряпицу и жду, пока она немного остынет, чтобы можно было пить. Сваренного мной хватило бы на четверых, но я рассуждаю, что поскольку Он существо, превосходящее во многом обычного человека, то и извести его семя будет труднее, потому решаю выпить всё до единой капли. Я переливаю отвар в глубокую чашку и почему-то не решаюсь выпить его. Ноет внутри и скручивает так, что пригибает к земляному полу, становится трудно дышать и темнеет перед глазами.

Я стараюсь дышать глубоко и собираюсь с силами, беря в ладони, скользкие от хладного пота, чашку с отваром, вдыхаю горьковато-пряный аромат и намереваюсь сделать глоток, как слышу возмущённый крик. Вздрогнув от испуга, я оборачиваюсь, замечая Вевею, вернувшуюся незаметно для меня. Она в мгновение ока пересекает маленькое пространство комнаты и сильным ударом ладони выбивает из моих рук чашу с горьким отваром.

— Прекрати!.. Не тебе решать судьбу нерожденного дитя.

Я даже не знаю, как она догадалась и давно ли знает правду.

— Это не дитя, это просто выброс злобного семени, заразившего собой моё чрево!..

И словно в подтверждение этих слов меня скручивает от боли, возникающей изнутри и распространяющейся бушующими волнами по всему телу.

— Как ты наречёшь его, Аврелия? И каким вырастишь?

Её узловатые сухие пальцы обхватывают моё лицо и не отпускают:

— Ты всё время жалуешься на то, что тебя лишили право выбора? Вот он перед тобой, в тебе. Ты можешь сгнить заживо от ненависти и злобы и отравить ею всё вокруг, а можешь наполнить себя и свою жизнь заново…

Она проводит пальцами по треугольникам, вытатуированным на моём лице навсегда:

— Проклята или избранна?..

Больше она не добавляет ни слова, отходит прочь и не пытается ни помочь, ни помешать мне. А мой ожесточённый протест разом теряет весь смысл, когда всё желанное лежит рядом — только протяни руку и сможешь вытравить из себя дотла всё ненужное и чужеродное. Чужое сердце. То, что живёт во мне, ожесточённо колотится и пытается воевать со мной, выгрызая себе место и право на жизнь.

— А что если я сама умру, пытаясь выносить его?

Силуэт Вевеи появляется в дверном проёме:

— А что если мы все умрём, прямо сейчас? Что если бормотания выжившей из ума Иунии окажутся правдой, и гора очнётся, исторгая из своих глубин столбы раскалённой жижи, и погребёт под собой всех до единого?

— Почему нельзя ответить, не говоря при этом загадками? — недовольно ворчу я, перебирая сухие пучки трав, лежавшие до того на столе и случайно смахнутые мной.

— Оставь их, ты всё перемешала. И теперь они годятся только на то, чтобы выкинуть их. Наберёшь новые…

Глава 15

Новое состояние, всё ещё не привычное для меня, недолго остаётся втайне. Слухи и пересуды напоминают бушующие волны неспокойных рек, но Храмовники молчат, и их молчание вместе с изъявленной волей Богов сдерживает людей. Храмовники велят мне чаще преклонять колени и молиться, каждый раз пристально вглядываясь в меня, словно решая своим взглядом заглянуть внутрь, чтобы увидеть плод воочию. Плод стремительно растёт. И всё происходит быстрее, чем проходит беременность у обычных женщин. Первое время меня ещё скручивает от сильных болей и неприятных ощущений. Потом недомогание резко прекращается. И всё, что я чувствую, это лишь едва ощутимые толчки внутри себя, а во мне будто прибавляется сил. Странно, но даже шрамы становятся менее заметными и больше не ноют, как раньше.

Я ощущаю себя способной на многое и могу подолгу работать без устали. Пряжа выходит ещё тоньше, чем раньше, вышивка становится изящнее. А под моими пальцами распускаются удивительные картины, перед яркими красками которых не в силах устоять даже самые злобные сплетники. Я решаю последовать совету Гизелы, данному мне когда-то, и начинаю продавать плоды своих трудов, поначалу смущаясь и краснея, а после уже с осознанием ценности своей работы. Дело спорится, и вскоре к домишку Вевеи, находящемуся на отшибе, даже начинают приходить семьи из богатых домов.

Раньше я невольно испытывала трепет, встречая богачей, и считала должным как можно ниже опускать взгляд и бормотать положенные приветствия, но сейчас вся их напыщенность и гордость толстым кошелём кажутся мне смешными и достойными лишь лёгкого презрения. Потому иногда на просьбы показать что-то из своих работ, отданные мне приказным, полным самодовольства голосом, я отвечаю спокойным, но решительным отказом. Некоторых корёжит от злобы, их лица становятся пунцовыми, и они с радостью проучили бы зазнавшуюся чернь, к числу которой я принадлежала по происхождению, но на моём лице всё ещё начертаны знаки, а сами Боги велели мне жить, потому гордецы уходят посрамлёнными. И вскоре купить что-то из моих трудов или попросить изготовить на заказ считается за привилегию.