Практическая магия

— Надо было позвонить тетушкам. Спросить насчет дозировки, — говорит Салли.

— Тетки меня терпеть не могут. — Джиллиан ерошит себе волосы, пытаясь придать им объем, но они при та­кой влажности все равно обвисают. — Я ни в чем не оправдала их надежд.

— Я тоже, — говорит Салли.

Салли считала, что она, по мнению тетушек, не пред­ставляет большого интереса, так как слишком заурядна. Джиллиан полагала, что она, на их взгляд, вульгарна. Вот почему девочки всегда ощущали шаткость своего поло­жения у теток. Жили с сознанием, что надо думать, что говоришь, и знать меру, пускаясь откровенничать. Они, уж конечно, ни разу не заикнулись тетушкам о том, как боятся грозы, словно, после кошмаров по ночам, боль­ных животов и высокой температуры, аллергии на то и на се, такая новость, как навязчивые страхи, могла стать последней каплей, тем более что тетушки никогда особо не убивались, что у них нет детей. Одна новая жалоба — и как знать, не побегут ли тетушки доставать их чемода­ны, убранные когда-то на чердак, и хоть покрытые пылью и паутиной, но сделанные из итальянской кожи и вполне еще пригодные к употреблению. Поэтому своим сокровенным Салли и Джиллиан делились не с тетушка­ми, а друг с другом. Шептали, что ничего страшного не случится, если, например, успеть за тридцать секунд до­считать до ста. Или если залезть с головой под одеяло, или набрать воздуху и не дышать, пока гремит гром.

— Не хочу садиться в тюрьму! — Джиллиан снова вы­таскивает сигарету и закуривает.

В результате их семейной истории у нее развился настоящий комплекс брошенного, вот почему она вся­кий раз уходит первая. Ей это известно, она лечилась, потратила уйму времени и денег на психоаналитиков, но это ничего не изменило. Нет такого мужчины, что­бы обскакал ее в этом и порвал с ней первым. Здесь она не знает себе равных. За исключением разве что Джим­ми, строго говоря. Он-то ушел, а она осталась есть се­бя поедом из-за него и расплачиваться за это.

— Я с ума сойду, если меня посадят. Я ведь даже не жила еще, если разобраться. То есть по-настоящему. Я хочу работать, вести нормальную жизнь. Ходить к друзьям на шашлыки. Родить ребенка.

— Что ж, раньше надо было думать. — Это как раз то самое, что Салли и советовала всегда Джиллиан, из-за чего в последние годы их телефонные разговоры все более сокращались, а там и вовсе прекратились. То самое, о чем она писала в своем последнем письме — том, которое так и не дошло до Джиллиан. — Надо бы­ло бросить его, и кончено.

Джиллиан кивает головой:

— Надо было вообще с ним не знакомиться. То бы­ла изначально моя ошибка.

Салли внимательно изучает лицо сестры в зелено­ватом лунном свете. Джиллиан, может быть, и красива, но ей уже тридцать шесть, и она слишком часто влюб­лялась.

— Он тебя бил? — спрашивает Салли.

— Это что, имеет значение?

С близкого расстояния Джиллиан определенно не выглядит молодо. Слишком долго жила в Аризоне — вот и глаза слезятся, хотя она уже больше не плачет.

— Да, — говорит Салли. — Имеет. Для меня — имеет значение.

— Понимаешь... — Джиллиан отворачивается от «Олдсмобиля», потому что иначе ей не забыть, что всего лишь несколько часов назад Джимми подпевал в машине кассете с записью Дуайта Йокама. Эту песенку она гото­ва была слушать снова и снова — ту, в которой поется про клоуна, — и Джимми, на ее вкус, исполнял ее в миллион раз лучше Дуайта, чем достаточно много сказано, учиты­вая, что она без ума от Дуайта. — В этот раз я действитель­но любила. Всем нутром. Веселого мало, в сущности. Это жалкое состояние. Непрерывно хотела его, как ненор­мальная какая-то. Как будто я тоже вроде тех женщин.

Те женщины, на кухне в сумерках, с мольбой пада­ли на колени. Божились, что в жизни больше ни на что не позарятся, только бы им досталось то, чего они желают сейчас. Тогда-то, бывало, Салли с Джиллиан и давали клятву, сцепляясь мизинцами, что они такого несчастья, таких мучений не допустят. Что бы ни слу­чилось, такому с ними не бывать, — вот о чем перешеп­тывались они в темноте, сидя на пыльной черной лест­нице, словно желание — это вопрос личного выбора.

Салли как бы заново видит газон перед домом, вели­колепие знойной ночи. Она все еще чувствует, как му­рашки бегут по спине, но ее это больше не волнует. Со временем ко всему привыкаешь, даже к чувству страха. Это, в конце концов, ее сестра, та девчушка, которая ког­да-то, случалось, не засыпала, если Салли не споет ей колыбельную или не посидит рядом, тихонько перечис­ляя, что тетушки кладут в свои зелья и какие слова гово­рят во время заклинаний. Это женщина, которая целый год звонила ей каждый вторник ровно в десять вечера.

Салли думает о том, как Джиллиан цеплялась за нее, когда тетушки первый раз привели их с черного хода в старый дом на улице Магнолий. Пальцы у Джиллиан были липкие от жвачки и холодные от стра­ха. Она ни за что не хотела отпустить руку сестры, даже когда Салли пригрозила, что будет щипаться, — только сжимала ее все крепче.

— Берись-ка, тащим его назад, — говорит Салли.