Практическая политология. Пособие по контакту с реальностью

Тут возникает парадокс, с которым сталкиваются все политические режимы полуавторитарного типа. Чувство общности делает людей одновременно смелее и счастливее: поэтому опрашиваемые разом одобряют все, что в стране происходит или будет происходить, и выражают уверенность, что в их силах изменить политическую ситуацию в стране (число таковых выросло втрое по сравнению с результатами 2012 г.). В российском публичном пространстве популярен заимствованный из вульгаризованного марксизма миф, что протестуют только «люди, доведенные до отчаяния». На самом деле для протеста нужен ресурс: голодные не участвуют в политической жизни, а ищут еду. С ростом числа «сильных связей» возрастает готовность принять участие в массовой политической акции — причем как в оппозиционной, так и в провластной, хотя в оппозиционной больше. Но политический режим не предусматривает никаких легальных механизмов гражданской активности: ни протестной, ни лоялистской. Именно поэтому первую он подавляет, а вторую имитирует, хотя мог бы инкорпорировать и ту и другую, будь он хоть немного более открыт и демократичен. Как отвечать на новый общественный запрос? Каждый гибрид ищет свои методы, но сводятся они все равно к двум стратегиям: сопротивляться и развалиться или приспособиться и демократизироваться.

16.06.2015

ПОЧЕМУ КАЖЕТСЯ, ЧТО ВСЕ СТАЛИ ГРУБЫМИ И ЗЛЫМИ

Новая транспарентность (открытость) и глобальное информационное пространство, которое мгновенно доносит до нас происходящее во всех концах Земли, стали требовать от человека и совершенно новых стандартов эмпатии. Моральные требования изменились. Мы очень слабо понимаем, что такого рода происшествия, как те, о которых сейчас ведутся споры в соцсетях, для человека предыдущей эпохи были только новостями. А тогда новости, грубо говоря, являлись предметом развлечения. Например, если человек того времени видел заголовки «В Лиссабоне землетрясение», «В Китае моровая язва», для него это были просто истории про людей с песьими головами. Иными словами, такие сообщения в газетах не имели к обывателю того времени никакого отношения, он не видел этих людей. Индивид прошлой эпохи вообще не видел никаких людей, кроме тех, с которыми он непосредственно физически общался — его родных, близких и знакомых. Поэтому требования по эмпатии и сочувствию распространялись только на этот круг людей.

Однако еще в XX, и теперь уже в XXI веке общее информационное пространство изменило эту ситуацию. Мы видим всех пострадавших от всех несчастий во всем мире. И сталкиваемся мы с ними как со своими знакомыми: видим их лица, читаем то, что они сами пишут, слышим и читаем все то, что пишут и говорят их родственники и близкие. В этой ситуации от нас требуется, чтобы мы им сочувствовали. А это говорит о том, что необходимый уровень эмпатии должен быть в наше время гораздо выше. Одновременно эти новые требования для многих людей оказываются невыносимым и вызывают у них ответное отторжение. Желание сказать: «Мне все равно», «Я ничего не чувствую», «Я не могу оплакать все погосты в мире». Это первая, базовая вещь, которую нужно понимать, когда мы говорим о подобных дискуссиях в информационном пространстве.

Второй момент, о котором нужно сказать, касается конкретно случившейся катастрофы. Дело в том, что люди в принципе плохо понимают, что их лента в социальной сети — это их собственное рукотворное произведение. Казалось бы, пользователи знают (если их спросить), что формируют они эту ленту сами, однако она начинает восприниматься ими как объективная реальность. Логика такая: «Вокруг меня, в ленте происходит то-то, значит, в мире происходит то-то. Мои знакомые говорят что-то, и это значит, что все люди так считают». Это неизбежная аберрация мышления, но она довольно опасна в условиях новой информационной реальности. И стоит подчеркнуть, что эта информационная реальность — новейшая, в ней еще никто не жил. Несмотря на то, что XX век своей глобализацией информационного пространства нас немножко к ней подготовил, это были только «цветочки». А вот сейчас идут «ягодки» — никто в этой новой реальности жить пока не умеет — ни власти, ни граждане, ни медиа.

Третий момент, на который стоит обратить внимание, состоит в том, что некое сознательное манипулирование этим самым информационным пространством, без сомнения, происходит. Катастрофа, о которой мы говорим сейчас, — многоаспектная. Большим количеством вопросов можно задаться в связи со случившимся: к примеру, почему самолет все же упал, были ли это теракт или причина в технической неисправности? Можно также спросить, зачем летели эти люди в Сирию, нужно ли им было там находиться? Если бы катастрофы не было и новогодний концерт состоялся, как бы это выглядело — хорошо или плохо? И что мы вообще делаем в этом регионе, что там происходит на самом деле?