Читаем Практическое прошлое полностью

Современная профессиональная историография, как и ее домодерные аналоги, обещает создать идентичность сообщества или, скорее, создать сообщество, сформировав его идентичность, дать наименование субстанции, которая оставалась неизменной, несмотря на все трансформации, но сделать это со всей строгостью и объективностью, максимально научным образом. В этом обещании история оказывается близка к тому, чтобы предложить секулярный аналог доктрины пресуществления Римской католической церкви: отдельные элементы сообщества все время изменялись, как и взаимоотношения между ними, но при этом субстанция сообщества оставалась неизменной: идентичной184. Но такое представление о преемственности в изменении противоречит концепции индивидуального, на которой завязана сама идея identitas или самотождества. Идентичность принадлежит индивиду, – так утверждала западная идеология индивидуализма, – но не группе: группа может получит идентичность только благодаря ловкости рук относительно генеалогической концепции исторического прошлого.

Психологическое пространство опыта является не органическим, а механическим пространством: оно состоит из фракталов, фрагментов, осколков, отходов, отдельных частиц и хлама, и ни один из этих элементов не может быть органически связан с другими, кроме как посредством мышления, языка, дискурса. Разве можно полагать, что элементы индивидуальной памяти могут быть объединены в когерентную и последовательную тотальность, кроме как при помощи насилия со стороны «логики тождества и непротиворечия», принимающей себя за объект исследования, которое она должна регулировать? Прошлое индивидуального опыта и памяти неподотчетно этой логике. Это логика не властна над воображением, которое работает репродуктивно подобно памяти и продуктивно подобно тропу. Воображение знает, что сама идея реального индивида является заблуждением. Более того, оно знает, что именно это заблуждение порождает противоречия, которые делают жизнь индивида похожей на тюрьму, из которой нужно при возможности сбежать, а если такой возможности нет – абсолютно добровольно нести на себе это бремя с решимостью стоика.

Так называемое перформативное противоречие современной философии является нормальным состоянием индивида в группе. Живя в обществе, мы либо не делаем то, что говорим, либо не говорим то, что делаем. «Должны ли мы иметь в виду то, что говорим?», – задается вопросом философ Стэнли Кэвелл. Все зависит от того, делаете ли вы акцент на «иметь в виду» или «должны». Если речь идет о том, что сказанное нами не должно противоречить тому, что мы имеем в виду, или о том, что сделанное нами не должно противоречить тому, что мы говорим, то какую власть в таком случае это «должны» имеет над творческим воображением – душой и субстанцией поэзии?

Если же речь идет о том, что сказанное нами не должно противоречить тому, что мы думаем, или о том, что сделанное нами не должно противоречить тому, что мы говорим, то все иначе. Быть против (contra) (хода событий, человека, идеи, программы, порядка или желания) – не то же самое, что противоречить (contra-dicere). И я могу одновременно быть за и против того или иного человека, вещи, идеи, хода событий и тому подобного так же, как я могу любить и ненавидеть одного и того же человека или могу активно и пассивно быть против своего товарища или спутника в путешествии.

Так же обстоит дело и с вопросом субстанции. Проблема заключается в идее, что субстанция остается неизменной и стабильной, в то время как ее внешний вид и атрибуты постоянно изменяются и трансформируются. Каждая историческая сущность – под которой подразумевается любая сущность, понимаемая как сохраняющая преемственность, несмотря на изменения, и меняющаяся, несмотря на сохраняющуюся преемственность, – должна рассматриваться как изменяющаяся на двух уровнях существования: в своем внешнем виде и в своей субстанции. Но если изменения происходят на обоих уровнях, то сама идея идентичности (или самотождества) оказывается лишенной основания. В этом заключается одна из причин, почему попытки сформировать идентичность какого-либо сообщества при помощи исторических (генеалогических) методов обречены на провал. Идентичность может быть сформирована только при помощи акта воображения, которое работает в интересах воли-к-бытию и воли-к-существованию. В этом отношении практическое прошлое может сделать то, на что не способна ни одна версия исторического прошлого. Практическое прошлое может быть творчески осмыслено как пространство опыта, в котором потенциальный индивид может создать иллюзию субстантивной идентичности и заменить ею заблуждение о самотождественной субстанции идентичности.

Перейти на страницу:

Похожие книги

1917: русская голгофа. Агония империи и истоки революции
1917: русская голгофа. Агония империи и истоки революции

В представленной книге крушение Российской империи и ее последнего царя впервые показано не с точки зрения политиков, писателей, революционеров, дипломатов, генералов и других образованных людей, которых в стране было меньшинство, а через призму народного, обывательского восприятия. На основе многочисленных архивных документов, журналистских материалов, хроник судебных процессов, воспоминаний, писем, газетной хроники и других источников в работе приведен анализ революции как явления, выросшего из самого мировосприятия российского общества и выражавшего его истинные побудительные мотивы.Кроме того, авторы книги дают свой ответ на несколько важнейших вопросов. В частности, когда поезд российской истории перешел на революционные рельсы? Правда ли, что в период между войнами Россия богатела и процветала? Почему единение царя с народом в августе 1914 года так быстро сменилось лютой ненавистью народа к монархии? Какую роль в революции сыграла водка? Могла ли страна в 1917 году продолжать войну? Какова была истинная роль большевиков и почему к власти в итоге пришли не депутаты, фактически свергнувшие царя, не военные, не олигархи, а именно революционеры (что в действительности случается очень редко)? Существовала ли реальная альтернатива революции в сознании общества? И когда, собственно, в России началась Гражданская война?

Дмитрий Владимирович Зубов , Дмитрий Михайлович Дегтев , Дмитрий Михайлович Дёгтев

Документальная литература / История / Образование и наука
100 великих казней
100 великих казней

В широком смысле казнь является высшей мерой наказания. Казни могли быть как относительно легкими, когда жертва умирала мгновенно, так и мучительными, рассчитанными на долгие страдания. Во все века казни были самым надежным средством подавления и террора. Правда, известны примеры, когда пришедшие к власти милосердные правители на протяжении долгих лет не казнили преступников.Часто казни превращались в своего рода зрелища, собиравшие толпы зрителей. На этих кровавых спектаклях важна была буквально каждая деталь: происхождение преступника, его былые заслуги, тяжесть вины и т.д.О самых знаменитых казнях в истории человечества рассказывает очередная книга серии.

Елена Н Авадяева , Елена Николаевна Авадяева , Леонид Иванович Зданович , Леонид И Зданович

История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
100 знаменитых чудес света
100 знаменитых чудес света

Еще во времена античности появилось описание семи древних сооружений: египетских пирамид; «висячих садов» Семирамиды; храма Артемиды в Эфесе; статуи Зевса Олимпийского; Мавзолея в Галикарнасе; Колосса на острове Родос и маяка на острове Форос, — которые и были названы чудесами света. Время шло, менялись взгляды и вкусы людей, и уже другие сооружения причислялись к чудесам света: «падающая башня» в Пизе, Кельнский собор и многие другие. Даже в ХIХ, ХХ и ХХI веке список продолжал расширяться: теперь чудесами света называют Суэцкий и Панамский каналы, Эйфелеву башню, здание Сиднейской оперы и туннель под Ла-Маншем. О 100 самых знаменитых чудесах света мы и расскажем читателю.

Анна Эдуардовна Ермановская

Документальная литература / История / Прочая документальная литература / Образование и наука / Документальное