Права мутанта (СИ)

Ведь Хомак… Правду сказать, он и сам не без греха. Не преодолел простых человеческих увлечений. Мутантов — положа руку на сердце — не любит. От запаха мутант-деревьев его тупо тошнит. Умереть ради торжества великой мутации — тоже в глубине души не стремится. Хомак — не фанатик, у него по многим вопросам есть собственное мнение. Которое он, впрочем, никому не навязывает и даже никогда не озвучит (зачем же дразнить товарищей?).

Но личные несовершенства — это одно, а внезапные кризисы — другое. Потому случай с Клавичеком — это вызов. Если товарищ примется обличать мутантов с тем же жаром, с которым ранее превозносил — Братислав Хомак его не поддержит. Ибо разумом он — с фанатичным Карелом Мантлом, а разум над чувствами должен властвовать.

Даже в смягчающих вину обстоятельствах, даже после событий, что стряслись в Березани, лелеять мстительную обиду негоже. Конечно, физическое насилие — оно не больно-то способствует любви даже к высшим существам, но не предавать же из-за него единственно разумные идеалы.

Много чего пришлось передумать.

И вот сегодня поутру Клавичек сказал Хомаку и Мантлу, что имеет к ним важный разговор. Сказал с той самой улыбкой, которая Братиславу не давала покоя. Но тон взял уверенный, должно — принял, наконец, некое важное решение.

Встретились они на пустыре за Председательским домом Столичной Елани, что как две капли воды похож на березанский, но не настолько окружён сараями.

— Друзья мои, я хочу поделиться с вами важным для меня событием, — произнёс Вацлав Клавичек с несколько искусственной торжественностью, — это событие преобразило всю мою жизнь. Я уверовал.

— Надеюсь, в эволюционный процесс? — осторожно спросил Хомак.

— Или в мутантскую революцию? — добавил Мантл.

Клавичек встретил их догадки широкой светлой улыбкой и совершил обеими руками принимающий жест.

— Ну, слава Дарвину, — произнёс Хомак, — а то я уже волновался, не отпал ли дорогой Вацлав от наших основных идеалов.

— Не отпал, — ещё шире улыбнулся Клавичек, — напротив!

Напротив? Это как же?..

— В Березани, — пояснил Клавичек, — в ночи меня посетил дух мутации. Я боролся с духом, но он меня одолел. Я расслабился и впустил духа в тоскующее сердце. Я победил.

Победил?

— Я отмечен судьбой. Я засеян мутантским семенем, — сказал Клавичек.

Ну, положим, гордиться-то, вроде, и нечем?

— Семя мутанта меня переродило.

Это-то я вижу, настороженно подумал Хомак. Перерождение налицо: старый добрый Вацлав городит какую-то чушь собачью… В чём же подвох?

— Моё сердце осеменено. Не только лишь пищеварительный тракт.

Ага. Комплексное влияние. Надеюсь, «осеменённое сердце» — это фигура речи? Братислав Хомак сам не знал, что из приходящих к нему мыслей стоило бы произнести вслух, потому в смятении молчал. Похоже, и Мантл чувствовал и думал нечто подобное.

— Семя мутанта говорит со мной. Я слышу его, но не могу вместить всю мудрость его посланий, — после паузы продолжил Вацлав.

Семя говорит? Значит, Клавичек слышит голос. Но это же психиатрия! Или он это — в переносном смысле?

— Грядёт мутантская революция. Из людей мало кто спасётся. Спасутся только лишь готовые воспринять мутантское семя для новой жизни.

Ну, о революции-то — всё правда, мысленно тестировал Хомак слова товарища. Тут и внутреннего голоса не надо, подобную вполне разумную фразу мог бы и Карел Мантл высказать, она — в его репертуаре. Только разве странный пассаж про семя…

— Это мои слова, — узнал и Мантл. — Только про семя я не говорил.

— Семя мутанта священно. Вам ли, Карел Мантл, этого не понимать?

— Э… Ну да… — Карел смешался.

— Семя мутантское прорастёт на благодатной человеческой почве.

— Согласен, но…

— Бесполезно бежать от мутанта. Он везде тебя догонит и осеменит.

— Ну, это спорное утверждение… — Мантл закашлялся.

— Кого не осеменил священным семенем мутант, тот навеки потерян для новой жизни! — возвысил голос Вацлав.

— Ну, если только в духовном смысле… — всё ещё пытался скорректировать ход его логики Карел Мантл.

На то Клавичек аргументировано ответил:

— Моя духовная беременность проистекает от материального семени.

И ещё:

— Семя мутанта исключительно пассионарно!

Карел покраснел — очень уж он не любил, когда его перебивают в спорах. По лицу казалось — вот-вот вспылит, но ещё пытался возражать спокойно:

— Вацлав, прошу, мутантов не надо…

— Мутанты — это уже те, кто надо! — взвизгнул Клавичек. — Человечеству же придётся приспосабливаться.

С последним, ясное дело, и не поспоришь. Мантл было закивал, но Вацлав Клавичек вдруг выкрикнул громовым голосом:

— Оставьте меня в покое, во имя Мамонта!

— Ты сам нас позвал, — попытался его урезонить уже Братислав.

Клавичек ему ласково улыбнулся и, извиняясь, пояснил:

— Я Мамонт. И я беременен новым Мамонтом!

Рассерженный Мантл чуть ногами не затопал, но Хомак ухватил его за плечи, зашептал:

— Разве не видишь, он не в себе!

— Не я в себе! Во мне Мамонт! — прекрасно его расслышал Вацлав.

— Не кощунствуй! — прокричал Клавичеку Мантл (Братислав возражал, но упрямцу не так-то просто заткнуть рот).