Права нации. Автономизм в еврейском национальном движении в позднеимперской и революционной России

Итак, самое главное — это городская «прописка» и городской тип занятости еврейского населения. Проведем мысленный эксперимент. В России начала ХХ века горожане составляли около 20 % от всего населения. Как уже было сказано, евреи почти на 100 % были горожанами. Значит, можно сказать, что политическая активность 5,6 миллиона евреев условно соответствовала политической активности в пять раз большего нееврейского населения, то есть была сопоставима с активностью 25–30 миллионов русских. Если к этому добавить, что до установления «процентной нормы» (впервые введена в 1887 году и далее непрерывно ужесточалась) успела сформироваться значительная когорта русско-еврейской интеллигенции, то нет ничего удивительного в том, что в начале ХХ века еврейские политические партии росли как грибы. Кроме того, многие евреи играли существенную роль в деятельности различных общероссийских партий, от либеральных кадетов до радикальных эсеров и социал-демократов, внося в повестку этих партий «еврейский вопрос». Многие еврейские политики совмещали членство в какой-либо общероссийской партии с членством в одной из еврейских партий, политических групп или организаций.

Еврейское общество было с экономической и социальной точек зрения сложно стратифицировано. Этой стратификации соответствовал широкий спектр либеральных, социалистических и сионистских партий, а также всевозможные их гибриды, например сионисты-социалисты. Казалось бы, ни одна из этих политических сил не была заинтересована в идеях национальной автономии, то есть в предоставлении евреям, помимо личных гражданских прав, еще и коллективных прав как нации. Во всем враждебные друг другу, либералы и социалисты сходились в том, что значимы только личные права, без учета (либералы) или с учетом (социалисты) классового статуса индивида. Что касается сионистов, то их программная цель — создание еврейского государства в Палестине — тоже имела мало общего с борьбой за национальные права в диаспоре.

Тем не менее — рано или поздно, в полном или в урезанном объеме, ссылаясь на Дубнова или продолжая его критиковать — все еврейские партии включили требования национальной внетерриториальной автономии в свои программы и в свою практическую политическую деятельность. Таким образом, в основе монографии Саймона Рабиновича лежит очевидный политический парадокс. Его раскрытию в конкретных исторических условиях исторического кризиса, который переживали и Россия, и русские евреи, посвящена эта книга.

Идея Дубнова, доведенная до голой схемы, выглядит и простой, и парадоксальной одновременно. Эмансипация евреев в Европе начиная с Великой французской революции и Наполеона шла как непрерывный обмен национальных прав на личные. Сколько каждый отдельный еврей выигрывал как гражданская личность, столько же проигрывало еврейство как национально-религиозный коллектив, как субъект права, как корпорация. Такое решение «еврейского вопроса» в России представлялось Дубнову не только невозможным (слишком велико было еврейское население Российской империи), но и глубоко неправильным. Нация имела для Дубнова априорную ценность. Его национализм был не только сознательным, но и глубоко отрефлексированным. Излагая взгляды Дубнова в своей книге, Саймон Рабинович достаточно подробно анализирует его политические взгляды и их взаимосвязь с его занятиями историей, но оставляет в стороне историософию Дубнова. А она довольно примечательна.

С точки зрения Дубнова, человечество проходит в своем развитии три стадии: на место безгосударственного этноса приходит государство, а это последнее должно быть замещено свободным объединением людей, чье единство поддерживает не государственное насилие, а добровольная приверженность общей системе культурных ценностей. Евреи две тысячи лет не имели государства и территории, но не утратили национального самосознания, а потому являются идеальным примером этой третьей, высшей стадии развития. Дубнов последовательно переносил свои историософские воззрения в свою политическую практику, например был противником политического сионизма. Планы сионистов построить национальное государство казались Дубнову (как и многим) не только утопическими; что гораздо важнее, он видел в стремлении к государству шаг назад, отказ от исторической миссии еврейского народа. Дубнов был агностиком и позитивистом, но, безусловно, продолжал, пусть и по-новому, считать евреев «светочем народов», снова прокладывающим пути для всего человечества.